Книга Магический Марксизм. Субверсивная Политика и воображение - Энди Мерифилд

Вышло всего два номера «Тиккуна», «теоретического органа Воображаемой партии» (tiqqun – каббалистическое понятие, обозначающее «чинить, менять, излечивать»), один, 162-страничный, появился в начале 1999 года, другой, 292-страничный, – в октябре. В этих двух трудах величиной с книгу представлен потрясающий анализ и жаркая полемика, глубокие философские рассуждения и богатое воображением утопическое желание. Журнал напоминает ранний «Ситуационистский интернационал» или леттристский журнал «Потлач» начала 1950-х годов. Пожалуй, близок «Тиккуну» и «Теперь» Артюра Кравана, которого вышло всего пять номеров. Его задача в чем-то перекликалась с целью «Тиккуна» и Воображаемой партии: «Представить себя как сообщество ренегатов, как партию исхода, как неустойчивую и парадоксальную реальность подрывных действий». В любом случае в «Тиккуне» Воображаемая партия объявляет войну буржуазному статус-кво и бросает в землю теоретические и политические зерна, которые несколько лет спустя расцветут в «Грядущем восстании».

Одна из самых блестящих и живучих концепций, опубликованных на страницах так недолго просуществовавшего журнала, которая в анонимном виде появляется также в «Грядущем восстании», – это заманчивая théorie du Bloom, «теория Блума». Блум[63] предполагает рост: человек или сообщество где-нибудь пускает корни, пытаясь отстаивать свои права, подняться с этой печальной земли, восстать из пепла, удобряющего почву, преодолеть разложение старого мира, заново расцвести. Теория Блума – это теория грядущего сообщества, объявленное восстание, хроника предсказанной смерти капитализма. Разумеется, Блум также подразумевает обычного человека Леопольда Блума, гражданина Блума из романа Джойса «Улисс», чужака на этой враждебной земле фанатиков, которого высмеивают за его интеллектуальное превосходство, за проповедь любви. «Я имею в виду, противоположное ненависти», – бормочет он[64]. Блум Джойса бродит по страницам «Тиккуна», как он бродит по улочкам Дублина, оставаясь практически невидимым для окружающих, бродит незримо, ища покоя. На присутствие Блума намекается только в эпиграфе к «теории Блума», где цитируется «Улисс», эпизод, когда Блум за завтраком, состоящим из жареных почек, предлагает молоко мурлычущей кошке, размышляя о своей пушистой подружке: «Говорят, они глупые. Они понимают, что мы говорим, лучше, чем мы их понимаем»[65].

Говорят, что мы глупые, но мы понимаем их лучше, чем они нас. Именно поэтому они нас боятся, отсюда их паранойя, их мания надзирать за нами, внедряться в наше сообщество, желание сделать нас преступниками, посадить на скамью подсудимых. Такова логика «теории Блума». «Блум – это то, что сидит в каждом из нас за рекламными трюками, то, что составляет форму универсального существования, свойственного людям, живущим внутри спектакля. Блум – это в первую очередь гипотеза, но эта гипотеза становится истиной»[66]. Блум свидетельствует о внутреннем человеческом потенциале, становлении мужчиной или женщиной без свойств, человеком, самостоятельно определяющим свою ценность, человеком, чья ценность не приписывается ему внешней силой, институтом или правящей властью. Блум – это ничто, rien, человек без свойств просто потому, что они являются определенным качеством человека, он безразличен к доминирующему порядку, он предпочитает отказаться. Очевидно, что родственные Блуму души могут также носить имя Ульриха из романа Музиля «Человек без свойств» или имя писца Бартлби из рассказа Мелвилла. «В то же самое время, – говорится в “Тиккуне”, – Блум, безусловно, несет внутри себя руины товарного общества», спектакулярного общества, поскольку призвание этого персонажа – «предпочитать отказаться», «предпочитать не быть немного разумнее», поскольку мы хотим заниматься чем-то другим[67].

Настроение «я предпочитаю отказаться» означает отказаться безропотно подчиниться и умереть, поскольку, как следует из сочинения «Экзистенциализм – это гуманизм» Сартра (1946), «человек осужден быть свободным». Свободу нельзя полностью подавить. Мы можем о ней забыть, утратить навык к свободе, особенно из-за наших контактов с обществом, его институтами и нормами, его школами и ожиданиями, но у нас как у индивидов и в меньшей степени как у коллективов нет реального выбора – каждый из нас рожден свободным и нуждается в свободе. Это наше проклятие, наше условие. Формула «я предпочитаю отказаться» всего лишь открыто выражает сопутствующую неудачу, «несовпадение» между тем, что мы из себя представляем, и какими нас хочет видеть общество. Это несовпадение, говорит Сартр, между отдельным субъектом и его социальным существованием, разрыв, из которого проистекают разногласия, который должен порождать разногласия. Это несовпадение, означающее, что нас нельзя втиснуть в господствующее целое, что спектакулярный образ не может нас раздавить. Несовпадение – это философская антиконцепция, утверждение остатка, излишка, маргинальных рудиментов, автономии, власти и радикальности неприглаженного и неподдающегося упрощению.

Все тотализующие системы, которые интерпеллируют индивидуумов и требуют, чтобы они как социальные существа совпадали с избранной ролью, неизменно «вытесняют» некоторый остаток, и каждый остаток представляет собой диалектическое «другое», нечто ценное и существенное в своей несводимости, в своей непримиримости, отказе подчиниться: технократия вытесняет желания и воображение; государственная бюрократия вытесняет «отклонение от нормы» и субверсивную деятельность; разум и рациональность вытесняют иррационализм и спонтанность. Так это и происходит. Несовпадение обнаруживает предел политического желания власти все подчинять своему контролю, погоне за нераздельным и неукротимым господством. Никакая система контроля не может быть тотальной, без возможностей, без непредвиденных факторов, без неприметных трещин, прорех в сети, лучиков света и островков свежего воздуха. Неизменно существует просвет, ведущий к культуре и обществу, несовпадение между капиталистическим субъектом и капиталистическим обществом, непредвиденные обстоятельства, спрятанные в повседневности, в имманентных моментах будущей субверсивной деятельности. Таким образом, формула «я предпочитаю отказаться» является ключевым прогрессивным мотивом, означающим, что не все потеряно, что все не может быть полностью потеряно. Несовпадение здесь, всегда здесь, если как следует приглядеться, оно всегда мелькает между строк, скрываясь в целом, нервируя общество, не на месте, не в ногу со временем, это возможность, которой надо воспользоваться и которую надо придумать.