Книга Целитель. Двойная игра - Валерий Большаков

Котяра томно извернулся, потягиваясь.

Скинув спортивную форму, Инна залезла в душ и долго вертелась под тугими струями, окатывая налитое тело попеременно горячей и холодной водой. Вдоволь наплескавшись, девушка насухо, до скрипа краснеющей кожи, вытерлась и замерла перед большим зеркалом.

«Какая я…» – довольно подумала Дворская, поднимая себе настроение.

– Свет мой зеркальце, скажи… кто на свете всех милее, – промурлыкала она, – всех румяней и белее?

Инна повертелась, становясь то боком, привставая на цыпочки, то спиной, выворачивая шею, чтобы лучше видеть своё отражение.

– Красота-то какая! – Она закинула руки за голову, выгибая стан. – Лепота!

Напевая, девушка натянула трусики, колготки и беленькую футболку. Влезла в старые растянутые треники, накинула застиранную олимпийку – сегодня все придут в рабочем. Уроки по тридцать пять минут – и на субботник!

– Вот теперь – к столу! – Дворская поддела пальцами ног тапки, опушённые мехом, и прошаркала на кухню.

Слопав омлет с кусочками поджаристой «Докторской», она приступила к чайной церемонии, подбирая до крошки напечённый с вечера хворост и взглядывая на стену – оттуда на неё смотрел папа.

Слегка небритый, усталый, в оранжевой каэшке[23], батёк старательно улыбался, щурясь на солнце, отчего в уголках глаз лучиками собирались лукавые морщинки. За папиной спиной высился айсберг, сиявший неправдоподобной синевой.

Портрет заказали знакомому фотографу – он увеличил удачный снимок и вставил в рамку. «Хоть так родного отца видеть будешь!» – ворчала мама.

Сейчас в Антарктиде наступает суровая пора и долгая полярная ночь, но папа с товарищами не останется на зимовку, как в прошлый раз: дизель-электроход «Обь» ещё тридцатого марта забрал полярников и отправился в свой последний рейс, взяв курс на север. В эти самые дни «Обь» стоит на рейде в порту Абиджан – это в негритянской стране Берег Слоновой Кости. Потом дизель-электроход зайдёт в Лас-Пальмас, что на Канарских островах, и во французский Гавр, а до Ленинграда доберётся где-то к середине мая. Скорей бы…

Раньше Инна дождаться не могла папиных подарков – из города со звучным романтическим названием Монтевидео, из полусказочных Рио-де-Жанейро или Кейптауна. А однажды отец приволок «коко-де-мер» – здоровенный, тяжеленный плод сейшельской пальмы. Мама тогда сердилась на батька, называя его бесстыдником, и старательно прятала орех от гостей – уж больно он походил на женское лоно.

А сейчас Дворская просто ждёт папу, родного человека, без сувениров и прочих извинений за отлучку… Иногда отсутствие батька в доме ощущается очень остро, прямо до слёз. Не оттого ли она взяла моду разговаривать сама с собою?

– Скучаю же, наверное! – громко сказала Инна. Прищурилась, по-новому разглядывая большую фотографию.

А ведь её батёк похож на Мишу Гарина. Очень даже. Или Миша – на батька… И внешне, и, главное, внутренне. Когда Миша вырастет, у него будет такое же лицо – мужественное, загорелое и обветренное. А твёрдый взгляд, как у папы, уже наметился. Глаза у Миши какие-то слишком взрослые! Не просто умные, а… как бы это выразить… мудрые, что ли.

– Мишка, Мишка, где твоя улыбка, полная задора и огня? – Инна тихонько выводила старый мотив, что наигрывал патефон у бабушки. – Самая нелепая ошибка – то, что ты уходишь от меня…

Расположение духа, и без того эфемерное, разом увяло. Девушка встала упругим рывком, посмотрела на часы – рано ещё – и медленно, неуверенно приблизилась к окну. Во-он Мишин дом, за рекой, выглядывает из-за сталинки с её лепниной и колоннами. А вон, на углу, окна пускают солнечные зайчики. Где-то там комната Миши. Наверное, спит ещё. Дрыхнет до последнего, чтобы лишнюю минутку поваляться, как Мурчик…

Губы Дворской дрогнули в слабой улыбке, но она быстро померкла, и девушка вздохнула.

– Пап, – заныла она, оборачиваясь к портрету, – ну вот что мне делать? А? Миша мне очень… нравится, по-настоящему, понимаешь? А он… А он с какой-то там Наташей! Знаешь, до чего это бесит? И что, что мне делать? Опять ждать? Спасибо, дождалась уже! – Инна фыркнула и сказала доверительно: – А может, я просто дурочка с переулочка? И ничего у Миши с ней не было? Да хоть бы и было! Я же всё равно его… люблю. Ох! – Она спрятала лицо в ладонях и покачала головой, причитая: – Не знаю, папочка, не знаю! Всё так сложно… Знаешь, чего я боюсь больше всего? Что мы с Мишей так и останемся порознь! А Рита так на него смо-отрит…

Утренний задор покинул Дворскую, уступая место вялости.

Шмыгнув носом, девушка прерывисто втянула воздух и вскинула голову.

– Ну и пусть! – сказала она с вызовом, переобуваясь. – Обойдусь как-нибудь!

Выхватив с вешалки потрёпанную болоньевую куртку, Инна вышла и заперла дверь на ключ.

Тот же день, позднее

Первомайск, улица Чкалова

– Ой, а у меня грабли испортились… – огорчилась Альбина. – Миша-а!

Гарин, подрубавший старое засохшее дерево, оглянулся, и Ефимова с напускной печалью продемонстрировала ему обломанное грабловище. Миша понятливо кивнул.

– Вот, – вздохнула Аля, протягивая однокласснику зубастую поперечину. – Чуть сильнее нажала, и палка сразу треснула… И что теперь делать?

– Чинить, – добродушно буркнул Гарин, ловко выбивая обломыш грабловища из втулки. – Сейчас я…

Обтесав черенок, он вставил его и надёжно закрепил гвоздиком, подстучав обухом топора.

– Пользуйся!

– Спасибо! – заулыбалась девушка.

Рита, поглядывая на них исподлобья, резковато потянула свои грабли, едва не заломав школьный инвентарь. Выпрямившись, она тыльной стороной ладони отмахнула выбившуюся прядку и огляделась.

«Красная суббота» плавно двигалась к завершению. Пожухлую траву и бурьян девчонки-старшеклассницы сгребли в маленькие стожки. Трудовик дядя Виля аккуратно обновлял статую девочки с лейкой, покрывая её блестящим серебрином, а Полосатыч в перемазанном извёсткой халате бегал вдоль аллеи каштанов, начавших зеленеть. Трое выпускниц белили стволы деревьев и нахально гоняли директора, нагружая его тяжёлым заляпанным ведром.

Целая рота учеников под командованием педагогов копошилась в школе и наводила суету вокруг. В классах и рекреациях скребли и генералили – гомон стоял как на нескончаемой перемене, а во дворе и вовсе царил разгул.

Октябрята откровенно баловались, бегая друг за другом или прыгая на кучах собранной травы, а пионеры, таскавшие носилки, шугали их, чтобы самим поскакать на раздёрганных копёшках.

Девятый «А» молчать не мог, равняясь на младшие классы. Раскрасневшиеся, словно пьянеющие от свежего воздуха девушки смеялись, задирали парней, а те отвечали грубеющими голосами, частенько срываясь на высокие ноты. Иной раз прелестницы кидались вдогонку за особо наглыми особями, и тогда жизнерадостный визг да весёлый гогот полнили школьный двор, пуская заполошное эхо.