Книга ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

этим стволы деревьев – лучше старые, покрытые лишайником – и ждать. Они появятся ниоткуда и покажут свои красные нижние крылья, особенно яркие в свете фонаря, и лови их стаканом – начиная с самых нижних» (советы взяты из письма, датированного, кстати, августом 42-го. – И. С.).

Пойманные бабочки предавались смертной казни. Он учил, как совершать это ритуальное убийство: надо сдавить грудь в определенном месте. Набоков называл это континентальным, европейским способом убийства.

– Ни в коем случае не сдавливайте брюшко! – предостерегал он, – а то выдавятся внутренности.

Он убивал их совершенно безжалостно, хладнокровно и буднично, как киллер, – жена, кстати, на него за это даже обижалась. К нему приставали с дурацкими расспросами – не жалко ли убивать самых красивых?

– Нет. Все бабочки и красивы, и уродливы одновременно, – как люди. Я отпускаю их редко, только если они старые и потасканные или если они мне не нужны для моих исследований, – объяснял он на закате своей жизни, в 1974-м.

Вот это смешение хрупких насекомых со служением вечному искусству, это все отчего? Ведь трудно же понять. Он кто – серьезный основательный классик литературы? Или нелепый Паганель? Его про это то и дело спрашивали… А он отвечал, что это два разных удовольствия, и одно другим заменить нельзя.

– В удовольствии от охоты за бабочками я различаю четыре главных элемента, – разъяснял он корреспонденту Playboy в 1963-м, вскоре после обрушения на него безмерной славы. – Первое, это надежда на поимку – или таки поимка – первого экземпляра неизвестного науке вида. Второе, это поимка очень редкой или очень местной бабочки. Третье – интерес натуралиста к наблюдению за жизнью малоизвестных насекомых, изучение их повадок, определение их места в классификации… И четвертое: не надо игнорировать элемент спорта, удачи, быстрых движений и огромных достижений…

Его приоритеты

Коллеги Набокова, с которыми он обменивался научной информацией и образцами, уверяют, будто не знали, что в свободное от бабочек время ученый энтомолог еще и писал романы. Он якобы был для них просто специалистом по насекомым! Сам же Набоков оценивал свои заслуги на этом поприще скромно. Он переживал, что серьезного формального биологического образования так и не получил, и все, что он знает, – это морфология и биогеография нескольких видов… Некоего неизвестного нам Кузнецова из Ленинграда он ставил куда выше себя.

Однако биограф Набокова Брайан Бойд утверждал: «Когда Набоков покинул Америку, он был крупнейшим в мире специалистом по бабочкам». К этому момент он успел проснуться знаменитым второй раз в жизни – уже как автор бессмертной «Лолиты». Однако надо признать: бабочек в его честь начали называть раньше, задолго до наступления широкой литературной славы. Что с точки зрения энтомологов относит писательские заслуги их коллеги на второй план… У них есть и еще более весомый аргумент! Смотрите: бабочками Набоков занялся в шестилетнем возрасте, то есть за 10 лет до того, как приступил к сочинению своей первой поэмы. А после, издав в 74-м году свой последний роман «Посмотрите на арлекинов!», он с литературой покончил навсегда и всю оставшуюся жизнь, до самой своей смерти (1977), собирал материалы к книге, посвященной отражению бабочек в искусстве. Иными словами, энтомологи предлагают такую концепцию: свою сознательную жизнь Набоков начал с бабочек маленьким мальчиком задолго до литературы – и порхающими же созданиями ее закончил, уже распрощавшись с бренной литературой. Последняя, выходит, была не более чем эпизодом, развлечением в жизни серьезного ученого, который баловался сочинительством – да кто ж им не балуется? С этой точки зрения изящно выглядит, например, то, что ни в каких редакциях Набоков отродясь не служил и с готовностью писал в стол, не надеясь литературой заработать на хлеб, – но в то же время трудился м. н. с. в разных научных учреждениях! Два года он проработал в Музее естественной истории в Нью-Йорке, составляя каталоги бабочек, а после еще семь лет – научным сотрудником в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета…

Кстати, а что он сам об этом думал?

«Если в качестве сочинителя единственную отраду нахожу в личных молниях и посильном их запечатлении, а славой не занимаюсь, то – признаюсь – вскипаю непонятным волнением, когда перебираю в уме свои энтомологические открытия – изнурительные труды, изменения, внесенные мной в систематику, революцию с казнями коллег в светлом кругу микроскопа, образ и вибрацию во мне всех редкостных бабочек, которых я сам поймал и описал, и свою отныне бессмертную фамилью… в обозначении бабочек названных в мою честь. И как бы на горизонте этой гордыни, сияют у меня в памяти все те необыкновенные, баснословные места – северные трясины, южные степи, горы в 14 тысяч футов вышины, – которые с кисейным сачком в руке я исходил и стройным ребенком в соломенной шляпе, и молодым человеком на веревочных подошвах, и пятидесятилетним толстяком в трусиках».

Нет, сочинительство он, кажется, в таких страстных выражениях не описывал никогда…

А вот еще цитата из воспоминаний об уроках рисования, здесь есть указание на порядок ценностей:

«…знаменитый Добужинский, который учил меня находить соотношения между тонкими ветвями голого дерева, извлекая из этих соотношений важный, драгоценный узор, и который не только вспоминался мне в зрелые годы с благодарностью, когда приходилось детально рисовать, окунувшись в микроскоп, какую-нибудь еще никем не виданную структуру в органах бабочки, – но внушил мне кое-какие правила равновесия и взаимной гармонии, быть может пригодившиеся мне и в литературном моем сочинительстве».

Еще про бабочек и сочинительство.

«Таким образом, мальчиком я уже находил в природе то сложное и “бесполезное”, которого я позже искал в другом восхитительном обмане – в искусстве».

Он с гордостью писал сестре в 45-м, что изобрел новый принцип классификации американских Lycaenidae, основанной на различиях в устройстве гениталий; притом что различия эти настолько малы, что видны только под микроскопом. Над которым он просиживал по 10 часов в день! Что посадило его зрение и вынудило в конце концов носить очки. Он литературе разве приносил такие жертвы? Да и ждал ли от нее таких успехов? Сушеные бледные бабочки казались ему куда большим сокровищем, мы знаем, он над ними дрожал, и подумать о том, чтоб сжечь, он едва ли был способен.

А напоследок вот вам еще из Набокова:

Моя душа, за смертью дальней

Твой образ виден мне вот так:

натуралист провинциальный,

в раю потерянный чудак.

Там в роще дремлет ангел дикий,

полупавлинье существо.

Ты любознательно потыкай

зеленым зонтиком в него,

соображая, что сначала

о нем напишешь ты статью,

потом… но только нет журнала