Книга ВПЗР: Великие писатели Земли Русской - Игорь Николаевич Свинаренко

росписью орхидейных оттенков.

Он сходил с ума от желания – безнадежного, несбыточного, такое могло вдохновить на ту же самую «Лолиту», – желания обладать своими бабочками, его доставали мучительные телесные подробности, – кто не любил, тот этого всего не поймет:

Мои пальцы пахли бабочками – ванилью, лимонами, мускусом, – ноги промокли до пахов, губы запеклись, колотилось сердце, но я все шел и шел, держа наготове сачок.

И фаллическая, а если точнее, так и вовсе гермафродитская символика, содержащаяся в сачке, тут даже и не важна совсем – без нее все ясно и убедительно.

Это было совершенно всерьез, с какой стороны ни глянь. «Кажется, только родители понимали мою безумную, угрюмую страсть», – это с одной. И вот с другой: «Уже отроком я зачитывался энтомологическими журналами, особенно английскими».

Возможно ли было для него – ну по крайней мере, тогда – что-нибудь важнее любимых насекомых? Теоретически – да. Вот как он пишет про себя, десятилетнего мальчика, влюбившегося на пляже в Биаррице в хрупкую (сравнения напрашиваются, но мы их опустим, равно как и новые догадки насчет Лолиты. – И. С.) парижанку Колетт:

«За два месяца пребывания в Биаррице моя страсть к этой девочке едва ли не превзошла увлечения бабочками». Когда же он решает с этой Колетт сбежать, спасая ее от жестоких родителей, то с собой берет необходимейшую вещь – «складную рампетку для ловли андалузских бабочек».

Услышав про Nymphalidae – семейство бабочек, которых, кстати, полно в набоковской коллекции – вы тут вспомните нимфетку, и ведь не зря; самое любимое и счастливое у него всегда связано именно с бабочками…

Вот что он дарил близким? Самое дорогое: новые виды бабочек, придуманные к какому-нибудь торжественному поводу, да хоть к выходу новой книжки. Однажды Набоков изобрел вид babochka babochka. Ее он нарисовал на книжке с посвящением сыну – «Моему лучшему переводчику». Для жены он измыслил вид verina raduga, с раскраской под название.

Тут сколько угодно можно говорить про бабочек и любовь, ставить их рядом, они почти всегда сливаются и путаются. Вот он вспоминает свое последнее – в России – романтическое увлечение и жалуется: «Как ни тереблю винтов наставленной памяти, многое уже не могу различить». Это совершенно лепидоптерологическое сравнение, явно вызванное к жизни разглядыванием чешуек в микроскоп, винты которого он немало покрутил.

Ему становилось страшно при мысли, что бабочки могут исчезнуть с лица земли. Надо защищать их! – требовал он. Набоков произносил речи в защиту любимых насекомых, – одну на французском ТВ за два года до смерти. Он там гневно обличал тех, кто виновен в истреблении бабочек – это «фермеры с их ужасными пестицидами, дорожные строители, кретины, которые на пустырях жгут старые шины и рваные матрасы…»

Бабочки: война и мир

Прежде бабочки, а уж после любовь, война, судьбы родины и т. д. и т. п. – у Набокова это выходило именно так; если, конечно, это не было бравадой и хорошей миной при плохой игре… «На тесной от душистых кустов тропинке, спускавшейся из Гаспры (Крым) к морю ранней весной 1918 года, какой-то большевицкий часовой, колченогий дурень с серьгой в одном ухе, хотел меня арестовать за то, что, дескать, сигнализирую сачком английским судам». Чуть позже в тех же краях: «Розовый дымок цветущего миндаля уже оживлял прибрежные склоны, и я давно занимался первыми бабочками, когда большевики исчезли и скромно появились немцы».

Он чуть не записался добровольцем, чуть не сменил свой пацифистский сачок на винтовку! Остановка была за малым: «…в 1918 году мечтал, что к зиме, когда покончу с энтомологическими прогулками, поступлю в Деникинскую армию и доберусь до Тамариного хуторка». Тут рейтинг, тут приоритеты расставлены: родину он мог спасать попутно, отправляясь к любимой девушке, – но и любовь была возможна только в свободное от бабочек время. «Но зима прошла – а я все еще собирался». Ни родины уж, ни Тамары – куда они все подевались? И только бабочки вечны, только они незыблемы…

И вот что же он, любопытно, опубликовал на вольном антисоветском Западе в январе 1920-го – про только что оставленный большевицкий Крым? Заметку «Я выбираю свободу»? Про зверства красных что-нибудь? Ошибаетесь, господа-товарищи, тут обошлось без плебейства. Текст, напечатанный в январе 1920-го в лондонском журнале The Entomologist, имел убийственное название, полное презрения к большевикам: «Краткие сведения о бабочках Крыма». И написан был «на основании списка (коллекция не спаслась. – И. С.) из семидесяти семи дневных и девяти ночных бабочек, пойманных и изученных в Центральном и Южном Крыму между ноябрем 1917-го и августом 1918 г.»

Похоже, бабочки были для него мерой всех вещей. Набоков ими, бабочками, мерил мировую историю, смену эпох и вселенские катаклизмы, – да вообще все. И революция, и Гражданская, и Вторая мировая, судя по его воспоминаниям, произвели на него глубокое впечатление в основном потому, что погубили его накопления, самое дорогое – волшебных невесомых бабочек. Первая его коллекция, еще мальчишеская, погибла вместе с усадьбой в Выре, вторая сгинула на Гражданской в Крыму, третья пропала вместе с Францией в 40-м… Именно такие вехи мировой истории он расставляет! Поехали дальше, пройдемся по его научным публикациям. Вот 1941 год, весь мировой порядок под угрозой, публика волнуется. Набоков откликается на это заметкой «О некоторых азиатских экземплярах Carterocephalus». А вот лето 1943 года, мир весь в мировой войне. Что Набоков? Публикует актуальное исследование под названием «Самка неонимфы». Осень 45-го, все кончено, можно вздохнуть с облегчением. У всех победа – и у Набокова тоже! Он доводит до сведения научной общественности, что бабочку, которая ранее ошибочно называлась Lykaena martha, настало время переименовать в Echinargus martha. Поскольку найдены неопровержимые доказательства того, что насекомое принадлежит к роду Echinargus – в соответствии с новой классификацией, предложенной Набоковым и с его подачи принятой мировой лепидоптерологией.

Да что политика, что страны, империи и континенты! Бери выше. «Вы можете приблизиться, насколько возможно, к этим живым созданиям и увидеть отраженный в них высший закон», – это он мог сказать только о бабочках, а больше ни о ком.

Охота

Это – утверждал он – самый благородный спорт в мире. «Одно из самых совершенных удовольствий – душной ночью открыть окно и смотреть, как ночные бабочки влетают в комнату. У каждой своя манера: одни спокойно усаживаются на стене, и сидят там, пока их не накроют коробкой, другие кружат вокруг лампы пока не упадут на стол со сломанными крыльями и обожженными глазами. Третьи мотаются по потолку», – рассказывал он в одном из своих многочисленных интервью.

Бабочек он приманивал, приваживал – своим особенным коктейлем, вот рецепт: «Бутылка выдохшегося пива, два фунта сахара, немного рома. Перед самыми сумерками чистой кисточкой надо смазать