Книга Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кино и театры закрыты уже две недели. Все консьержки говорят, что «ça ne peut pas durer comme ça»[869], потому что какая-то бабушка, умирая сегодня в больнице, сказала, что война закончится тринадцатого в воскресенье. Ближайшее воскресенье — 13 августа. А вообще, что такое рай по сравнению с UNRRA{88}? Бедная Я. жаловалась мне сегодня, что ее муж, вероятно, ей изменяет. Думаю, это правда, но ей я сказал не волноваться, потому что UNRRA «vous arrangera tout ça»[870].
Миколайчик доехал уже до Тегерана и завтра должен быть в Москве. Русские на подступах к Варшаве.
30.7.1944
Ближе к вечеру в Венсенском лесу. Мы сидели у пруда, и я рассказывал Басе о будущем. Когда у нас будет свой домик с садиком, Бася будет летом варить много варенья, а я — вина и настойки из фруктов. А если мы будем жить в многоквартирном доме, носить одежду формы № 1, питаться согласно недельному меню и читать какую-нибудь «Пролетарскую Польшу», редактируемую бывшим членом СНСМ, то Бася не будет варить варенье, а я — делать вино и настойки. Мы будем ходить на собрания, обсуждать Маркса, Ленина и Сталина и убеждать себя, что только сейчас жизнь стала прекрасной и «на благо Польши». А вот и нет, я не понимаю, почему всегда нужно думать о Польше и делать все ради нее. То, что я родился поляком, так же случайно, как и моя принадлежность к тому, а не иному социальному слою; как и то, что я белый, а не черный. Социальный слой, цвет кожи — предрассудки, на которые можно плевать, но родина — абсолютная святость. Почему? Национализм тоже стал религией, и чем он примитивнее, чем фанатичнее, тем он более достоин уважения. Теперь люди говорят: «Наш долг — вернуться независимо от того, что нас ждет». Почему? Только человек не является вымыслом, все остальное — вымысел. Весь мир может быть родиной и каждый человек — братом. На земле важен человек, прежде всего человек. Но в Польше уже находят оправдания для «невозвращенцев». Я не вернусь в Польшу. Почему? Не вернусь, потому что просто не хочу, и если у меня будет возможность посмотреть мир, я это сделаю, потому что меня это привлекает, потому что меня интересует мир и другие люди, потому что жизнь в закупоренной бутылке родины совершенно меня не устраивает. Но на это человек не имеет права. Почему? Миколайчик еще не доехал до Москвы. Беспокойно. Как будто от этого вообще что-нибудь зависит. Французское радио из Лондона сообщило, что Рокоссовский родом из знатной польской семьи. Это очень важно. Когда-то Мицкевич сказал: «…как обычно бывает с поляком-подлецом, что на службе у царя он становится москвичом»{89}. Рокоссовский на подступах к Варшаве. И теперь мы, наверное, вступим в «героический бой», чтобы отдать Варшаву Рокоссовскому. Из польской и, что самое главное, из благородной семьи. Быть поляком действительно иногда чертовски сложно. Национальный миф — один из великих мифов, который ничем не разрушить. C Господом Богом справились, с религиями справились, только с национальностями и национализмом не смогли. Наоборот. У этого мифа большое будущее впереди. И пока он жив, мечтать о ЧЕЛОВЕЧЕСКОМ мире не приходится. Мир мифов, не людей.
Эта война ничего не решит. Горечь, отвращение — отвращение ко всему и полная неспособность уболтать себя или позволить кому-либо это сделать.
31.7.1944
Отсутствие новостей о Миколайчике, Ромере{90} и Грабском{91}. Они уже должны быть в Москве. «Может быть, Сталин приказал их арестовать?» — спрашивают люди. Он слишком умный для этого, сейчас ему нужны такие простаки, без их помощи никому не удастся внушить, что Польша — это Польша. А если речь идет о Польше, то поляки ничего так не желают, как внушения.
1.8.1944
Миколайчик в Москве. По слухам, русские сосредоточили миллион человек под Варшавой. В Варшаве остались только армия и гестапо.
2.8.1944
Вчера Польская подпольная армия начала открытую борьбу за освобождение Варшавы. Говорят, Варшава горит, бои идут на улицах. Зачем? Мысли, мысли, много мыслей, и страшно сказать что-то, что может ввести в заблуждение.
Один из моих французских коллег сказал мне сегодня «по секрету», таинственно подмигивая, что если американцы и провели такое успешное наступление в последние дни, то потому, что у них есть французские советники. «Vous savez, les Américains se laissent conseiller[871]. Англичане никогда не хотели нас слушать. И поэтому они никуда не продвинулись». Такое отношение может их погубить. Этот француз напомнил мне Зибурга: «Dieu, est-il Français?»[872] Другой француз, учитель в нашем ремесленном училище, подсел ко мне сегодня во время обеда и тоже «доверительно», почти шепотом, заявил, что «V-l» — это только начало. Немцы приготовили и другие сюрпризы. «Вот увидите, — говорит он, — „V-5“. Это французское изобретение (это их и погубит), которое немцы просто усовершенствовали» (немцы никогда ничего сами не изобретают — они только совершенствуют французские изобретения). Он не хотел говорить, что именно, но в конце концов прошептал: «Это бомбы, которые в радиусе трехсот метров понижают температуру воздуха до минус трехсот градусов, а в радиусе тридцати километров — до минус тридцати».
Я посмотрел на него и сказал, что мне жаль его учеников. На мое замечание, что я считаю это полным идиотизмом, потому что, во-первых, температура абсолютного нуля равна минус 273 градусам, а практически можно приблизиться к ней (минус 272 градуса) только за счет конденсации гелия, которого у немцев нет, может, вы лучше осведомлены, я ведь не преподаватель ремесленного училища; и, во-вторых, взрыв бомбы со сжиженным воздухом мог бы понизить температуру только на очень небольшом пространстве, мой «великий знаток» ответил: «Мятеж генералов был вызван их желанием немедленно использовать эти ужасные изобретения, а Гитлер не согласился. Он не хотел прибегать к столь жестоким методам ведения войны».
Я спросил его шепотом, сколько и кто ему платит за ТАКИЕ рассказы, и попросил адрес. Я тоже хочу заработать.
