Книга Нечистая сила [= У последней черты] - Валентин Пикуль
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алиса замышляла похоронить Распутина в соборной ограде, но помешали офицеры царскосельского гарнизона, которые, пронюхав об этом, честно заявили лично Николаю II:
– Ваше величество, вы знаете, как мы преданы вам. Но если Распутин еще будет валяться в Федоровском соборе, где молимся мы и наши семьи, мы все уходим на фронт…
Противу канонов православия ночью (!) долгогривый Питирим отслужил над Гришкой обедню, причем с Протопоповым случился нервный припадок, он ползал на коленях и кричал, как хлыст:
– Чую! Чую! Дух и сила Распутина вошли в меня…
Дух – может быть, но сила – вряд ли!
Распутин был погребен на пустынном участке, принадлежавшем Вырубовой, которая закладывала здесь часовню и уже свозила сюда доски, кирпичи и бочки с известью. Это место, безлюдное и мрачное, называлось тогда «убежищем Серафима», – оно находилось на самой опушке парка, где к окраинам Царского Села примыкает платформа станции Александровская Варшавской железной дороги. Редко здесь встретишь человека, только торчат, уставившись в небо, длинные стволы пушек зенитной батареи…
Хоронили в три часа ночи – в самое воровское время!
Тяжеленный гроб тащили на себе Николай II и лишь самые близкие из его свиты, а наследник престола, плача от холода и страха, придерживал черный флер, спадающий с гроба. За гробом, как две неразлучные тени, шли, качаясь от горя, императрица и Вырубова – овдовевшие… Алиса, часто вскрикивая, прижимала к себе окровавленную рубаху Гришки, в которой его травили, били и добивали, как собаку, в юсуповском дворце на Мойке, а Вырубова, голося что-то божественное, несла икону и пучок нежных мимоз, выращенных в теплицах. Во мраке ночи, с треском коптя, чадили смоляные факелы… В этой тайной мистерии не хватало только запаха дьявольской серы и чтобы мелкие бесы, держа в руках пучки горящих розог, плясали по сугробам, горласто и визгливо распевая любимую – распутинскую:
Со святыми упокой (да упокой!),
Человек он был такой (да такой!),
Любил выпить, закусить (закусить!)
Да другую попросить (попросить!)…
* * *
С тех пор и повелось. По узенькой тропочке, пробитой в снегу, каждодневно императрица с Вырубовой ходили на склад строительных материалов, и солдаты-зенитчики, топая от холода промерзлыми валенками, не могли взять в толк, какого беса ради они ревут там, средь стропил и балок, между кирпичей и досок.
Но эти посещения распутинской могилы скоро пришлось оставить. Дело в том, что гарнизону зенитных батарей было бы грешно не использовать это укромное местечко в общечеловеческих целях. Не стыжусь сказать, что солдаты оценили могилу Распутина как замечательный отхожий уголок, где ты никого не видишь и тебя, грешного, никто не узрит… По-французски это звучало даже красиво: couverte d’ordures. Говоря же по-русски, солдаты обклали Распутина столь густо, что царица наконец вляпалась.
– Не ведают, что творят, – сказала она Вырубовой.
Ведали, еще как ведали! После революции это послужило веселой темой для множества газетных карикатур. «Радуйся любострастия причина, радуйся лжесвидетельства ревнителю, радуйся хулиганов покровителю, радуйся Григорий великий сквернотворче!» Родзянко при встрече с царем вновь завел речь о «темных нечистых силах», от которых следует избавиться.
– Да ведь теперь его больше нет, – сказал царь.
– Его нет, но общее направление сохранилось…
Побирушка настойчиво названивал Белецкому:
– Степан Петрович, зайдите ко мне… по делу!
Белецкий ссылался на острую нехватку времени, но князь Андронников был навязчив, как балаганный зазывала:
– Ну, только на минуточку! Есть нечто важное…
Белецкий навестил Побирушку в его пустынной квартире; здесь же был и Бадмаев в хорошем европейском костюме (ни слова не проронил, только улыбался); они сидели за круглым столом под розовым абажуром, мертвая тишина наполняла неуютные комнаты… Побирушка болтал разную ерунду, и было ясно, что никакого важного сообщения у него нет. «Зачем же он так настойчиво звал?..»
Дверь в соседнюю комнату была приоткрыта.
Белецкий услышал там тихий шорох. Скрипнули сапоги.
На фоне двери стоял… Распутин.
Да, Григорий Ефимович Распутин, живой и теплый. Сомнений быть не могло. Борода, одежда, поза – все как у настоящего Гришки, и Белецкому стало жутко под его свирепым и темным взором, который из глубин соседней комнаты он обращал к нему. Побирушка при этом болтал по-прежнему, но искоса наблюдал за тем впечатлением, какое произвел на жандарма этот живой и невредимый Распутин, снова заскрипевший сапогами…
Белецкий понял, что где-то в романовском подполье уже заранее был запасен двойник Распутина, чтобы крутить распутинщину и дальше. Новый Распутин еще постоял напротив двери, потом кашлянул неловко и тихо удалился куда-то… Белецкий сказал:
– Спасибо за беседу. Мне надо трогаться.
– Вы разве ничего не заметили? – спросил Побирушка.
– А что я должен был заметить?
– Да нет, – смутился Побирушка, – это я так…
Бадмаев ласково улыбался масленой рожей.
История с дохлыми кошками казалась дивным сном невозвратного и сладкого былого, а теперь – не то. Совсем не то…
Скучно жить, черт побери, без Распутина!
«Где ты, Ефимыч?»
«Ау-у… здеся. А ты где?»
До самого февраля Распутин еще бродил по городу. И он исчез, когда столицу заполнила зовущая к оружию «Марсельеза».
Было очень холодно, на перекрестках полыхали костры. Толпы студентов и прапорщиков распевали «Марсельезу», а голодные в очередях кричали: «Хлеба!..» Если хочешь иметь хлеб, возьми ведро, пробей гвоздем в днище его дырки, насыпь горячих углей и с этим ведром ступай вечерком стоять в очереди. Ты, голубь, на ведро сядь, и снизу тебя, драгоценного, будет припекать. Так пройдет ночь, так наступит утро. Если хлеб подвезут, ты его получишь… «Хвосты» превращались в митинги. Изысканный нюх жандармов точно установил, что выкрики голодных женщин идейно смыкаются с призывами большевистских прокламаций. Костры горели, а громадные сугробы снега никем не убирались.
Родзянко с трудом умолил государя об аудиенции. Получил ее. Жена Родзянки, со слов мужа, описала царя: «Резкий, вызывающий тон, вид решительный, бодрый и злые, блестящие глаза…» Во время доклада председатель Думы был прерван возгласом:
– Нельзя ли короче? Меня ждут пить чай. А все, что следует мне знать, я уже давно знаю. Кстати, знаю лучше вас!
Родзянко с достоинством поклонился.
– Ваше величество, меня гнетет предчувствие, что эта аудиенция была моей последней аудиенцией перед вами…
