Книга Жизнь Людовика XIV - Александр Дюма

И, быть может, сам, несколько сомневаясь в правильности своих действий, Луи XIV в тот же день заявил своим незаконнорожденным детям:

— Я сделал для вас не только что мог, но даже больше! Теперь от вас зависит упрочить мои постановления своими заслугами!

Придворные столпились около обоих братьев и поздравляли их. Граф Тулузский, человек очень умный и не очень честолюбивый, на эти приветствия ответил только:

— Это очень хорошо, если это так будет и увеличит число наших друзей еще одним.., другом!

Академик Валенкур, один из тех друзей, число которых граф желал видеть увеличившимся, понял его опасения и, приветствуя его, сказал:

— Ваше высочество! Вот розовый венок, но, боюсь, как бы он не превратился в терновый, когда с него опадут цветы!

Две человека протестовали — д'Агессо торжественно объявил, что такое противно законам и обычаям Франции, и парламент совершенно себя осрамил, приняв этот закон, а канцлер Поншартрен поступил еще энергичнее и пришел к королю отдать печати и объявить, что он не имеет права располагать короной, принадлежащей по законам королевства законным детям. Поншартрен сказал Луи XIV:

— Я могу пожертвовать для своего короля жизнью, но не честью!

Луи XIV настаивал на том, чтобы канцлер взял обратно свои печати, но тот наотрез отказался, и злополучные печати были переданы Вуазену, приверженцу де Ментенон, который уже лет шесть занимал место Шамильяра, впавшего в немилость, причем не у короля, но у его морганатической жены.

Теперь герцог Мэнский под влиянием г-жи де Ментенон, пользуясь всеми правами законного принца, добивался того, чтобы король подписал духовное завещание, которым отнял бы право регентства у герцога Орлеанского и отдал ему. Новый канцлер Вуазен знал об этом желании герцога Мэнского, которое поддерживала и его покровительница, но существовало серьезное затруднение, состоявшее в том, как произнести перед королем, так долго мнившим себя некоторым божеством, слова «духовное завещание». Поэтому Вуазен, испытывавший постоянное давление де Ментенон, не смея произнести жестокие слова, решился предложить королю объявить свою волю. При этих достаточно осторожных словах Луи XIV вздрогнул, и, обратясь к канцлеру, сказал:

— По праву рождения регентство принадлежит герцогу Орлеанскому, и я не хочу, чтобы мое духовное завещание испытывало участь духовной моего отца! Пока мы живы, то сможем сделать все, что пожелаем, но после смерти мы меньше и бессильнее всякого частного лица!

С этого времени начинаются многочисленные интриги, так опечалившие последние дни жизни Луи XIV. Когда все увидели, что ни внушения духовника, ни советы канцлера, ни просьбы де Ментенон, словом, ничто не помогает, интриганы решили оставить короля в одиночестве, без развлечений, в печали возраста и сожалениях о прошедшем. Снова и снова пугали Луи XIV мнимыми преступлениями герцога Орлеанского или молчали в присутствии короля. Когда король приходил к де Ментенон, к своим незаконнорожденным детям, которых он сделал законными принцами, то от него удалялись, а если он требовал, чтобы его не покидали, то на него дулись, если он отдавал какое-нибудь распоряжение, то демонстрировали всевозможную медленность неохотного исполнения.

Изнуренный этой непрестанной войной, Луи XIV признал себя побежденным, видя себя менее счастливым в борьбе со своим вторым семейством, чем в противостоянии Европе. Изнеможенный король отдал требуемое духовное завещание, но, отдавая его тем, кто так желали его получить, он сказал:

— Я делаю это только потому, что вы так его требуете, но боюсь, как бы с ним не случилось того же, что и с завещанием моего отца!

Однажды утром к выходу короля были приглашены первый президент и генерал-прокурор. Луи XIV пригласил их в свой кабинет, вынул из стола запечатанный конверт и, передавая его, сказал:

— Господа! Вот мое духовное завещание! Никто не знает, что в нем содержится, и я вверяю его вам для передачи в Парламент, которому не могу дать большего доказательства моего уважения и доверия!

Луи XIV произнес эти слова таким печальным голосом, что оба вельможи были поражены и пришли в уверенность, что завещание заключает какие-нибудь странные, а быть может, и невозможные желания.

Это завещание хранилось в углублении, вырубленном в стене дворцовой башни, за железной решеткой и за дверью, запертой тремя замками.

Теперь г-жа де Ментенон и усыновленные принцы решили, что раз король сделал то, чего они желали, то он заслужил какого-нибудь развлечения, и распустили слух, что в Париж прибывает персидский посол Мехмет Риза-бек. Известно, какие приготовления были сделаны Луи XIV для принятия этого лжепосла, и в Версале состоялось одно из тех пошлых представлений, на котором, быть может, только король присутствовал с удовольствием, но которое было освистано всей Францией. С отъездом «посла» двор снова впал в печаль и уныние, только на короткое время сменившееся шумом и блеском.

3 мая 1715 года король встал рано, чтобы наблюдать затмение солнца, весьма необыкновенное — на 15 минут наступила полная темнота и ртуть в термометре пошла вниз. Астроном Кассини был приглашен в Марли со всеми своими инструментами, и король, следивший за затмением во всех подробностях, почувствовал себя к вечеру совсем уставшим. Луи XIV поужинал у герцогини Беррийской и, чувствуя себя нездоровым, возвратился к себе около 8 часов и лег в постель. Тотчас распространился слух, что король серьезно болен, и слух этот разносился с такой серьезностью, что иностранные посланники даже отправили курьеров к своим государям. Луи XIV узнал об этом и для прекращения слухов назначил смотр своей гвардии.

Смотр действительно состоялся 20 июня. В последний раз гвардейцы, жандармы и легкая кавалерия выстроились в своих парадных мундирах перед террасой Марли, и старец, несмотря на свои преклонные лета и тяжесть короны, державший свою голову высоко до последней минуты, сошел с крыльца в том наряде, в котором он обычно показывался в дни молодости.

Спустившись с крыльца, король ловко поднялся в седло и в продолжение 4 часов был на лошади на виду у посланников, уже известивших своих государей о его смерти.

Приближался день Св. Людовика, и король из Марли переехал в Версаль. Накануне этого торжественного дня король имел большой обед; по бледности и исхудалости его лица было очевидно, что борьба, им выдерживаемая для доказательства, что он еще жив, подходит к концу. Во время обеда у короля открылась горячка, однако на другой день он почувствовал себя лучше, и музыканты уже готовились к концерту, получив распоряжение играть приятную и веселую музыку. Вдруг занавески в комнате короля, которые были подняты, опустились, и музыкантов попросили уйти, позвав вместо них медиков. Врачи нашли пульс короля в таком состоянии, что не колеблясь предложили ему принять свое причастие. Послали за отцом ле Телье и кардиналом Роганом, обедавшим в этот день у короля. Бесконечно удивившись, услышав о необходимости причастить короля, Роган поспешил к нему, и в то время как ле Телье исповедовал августейшего больного, кардинал, не теряя времени, отправился за святыми дарами.