Книга История - нескончаемый спор - Арон Яковлевич Гуревич

игнорирование ею наиболее интересных и значительных отечественных медиевистов и гуманитариев, но вне поля зрения нашего автора остались и почти все выдающиеся историки Запада. Она явно не пережила интеллектуальной встречи с такими учеными, как Дюби, Ле 1офф, Леруа Ладюри и многие другие. Настороженная и даже враждебная изолированность советской медиевистики не была differentia specifica автора «Пережитого», но эта отчужденность неизбежно обрекала историческую мысль нашей страны на консерватизм и отсталость.

Здесь перед нами возникает в высшей степени существенный вопрос об удельном весе российской медиевистики в универсуме мировой историографии. Обречены ли мы навсегда оставаться на ее далекой периферии? Языковые трудности очевидны. Но здесь есть и другая сторона. Медиевисты Западной Европы изучают свое собственное прошлое, между тем как взгляд на него из России — это взгляд со стороны. Мы видим историю Европы в иной перспективе, и этот особый угол зрения может быть вовсе не бесполезным в общем контексте историографии. Не секрет, что, например, французская медиевистика воспринимает Средневековье преимущественно как романское: в ее поле зрения находятся история Франции, Италии, Испании, Средиземноморья, тогда как другие регионы Европы оказываются несколько потесненными. Видимо, такого рода «романоцентризм» легче преодолеть тем историкам, которые, ощущая себя как европейцы, вместе с тем принадлежат к особому культурному региону. Вспомним существенный вклад русских медиевистов конца XIX и начала XX столетий в разработку аграрной истории средневековой Европы, вклад, обусловленный особой актуальностью истории крестьянства в пореформенной России.

Ограниченность и второсортность вклада советских историков в мировую медиевистику последних десятилетий могут быть преодолены, если мы найдем в себе силы отрешиться от груза консерватизма. Только при этом условии сможем мы избавиться от комплекса неполноценности, цепко сковывавшего нас, несмотря на все победные клики о торжестве «передовой идеологии». Необходимо расчистить накопившиеся интеллектуальные и научные завалы и отдать себе честный отчет о тех тупиках, в которые мы зашли.

(Впервые опубликовано: «Средние века». М., 2002. Вып. 63. С. 362–394)

«Время вывихнулось»:

поругание умершего правителя

«Менталитет» — понятие, введенное в сферу исторического анализа несколько десятков лет тому назад, — ныне нередко делается предметом всяческих злоупотреблений. Даже те историки, которые продолжают придерживаться мнения о пользе, более того, необходимости обращения к этому понятию, не могут не отмечать его неопределенности, известной расплывчатости, если угодно, двусмысленности. Тем не менее нельзя не признать, что наличие понятия mentalité в концептуальном арсенале историка — в частности и, может быть, в особенности медиевиста — дает ему дополнительные координаты и подчас ориентирует его поиски в новых направлениях, нетрадиционных и нетривиальных. В нижеследующих заметках я попытаюсь обосновать это утверждение.

I

Минуло четверть века с тех пор, как немецкий историк Рейнхард Эльце опубликовал статью «Sic transit gloria mundi. О смерти папы в Средневековье»[536]. Насколько я могу судить, эта весьма примечательная работа не привлекла сугубого внимания медиевистов, хотя сравнительно недавно на нее появились отдельные отклики[537]. Что касается отечественной медиевистики, то симптомом равнодушия к обсуждаемому Эльце сюжету может служить хотя бы тот факт, что, как я обнаружил, том журнала за 1978 г., в котором эта статья была опубликована, остался неразрезанным вплоть до 2002 г. Тем не менее наблюдения, обобщенные Эльце, не пропали втуне: в очередном выпуске журнала «Казус» появилась статья М.А. Бойцова, возвращающая нас к этому исследованию[538].

В средневековых хрониках и иных повествовательных текстах, равно как и в официальных церковных документах, неоднократно упоминаются события, развертывавшиеся непосредственно после кончины римского папы и, реже, светского государя. Не успел умереть понтифик, как окружающие его лица и другие подданные спешат предать поруганию его тело и растащить принадлежащее ему имущество: они покидают покойного на смертном одре, не позабыв лишить бездыханное тело одежды. Сплошь и рядом подвергаются разграблению все богатства умершего государя, и толпы людей, включая и придворных, и горожан, уносят или уничтожают все, что попадается им под руку; мало этого, разрушению предается его дворец, так что от него остаются одни руины. Судя по имеющимся сообщениям, бессмысленные разрушения и беспорядки распространяются по всей подчиненной покойному владыке стране. Можно заметить, что все эти опустошения происходят в промежуток времени, отделяющий момент смерти папы или монарха от его погребения и вступления его преемника на папский, либо императорский или королевский престол. Контраст между относительной упорядоченностью официальной жизни вплоть до момента смерти церковного или светского владыки, с одной стороны, и хаосом, который воцаряется при его дворе и в обществе в целом в момент его смерти, с другой, бросается в глаза.

Нельзя не задуматься над природой подобных явлений. Сообщений такого рода довольно много, и относятся они к разным периодам Средневековья, вплоть до начала Нового времени.

Р. Эльце (и вслед за ним М.А. Бойцов) начинает свой анализ с сообщения о поругании тела одного из наиболее выдающихся пап — Иннокентия III (1216), затем мысль исследователей движется в направлении, противоположном ходу времени, вплоть до первых столетий Средневековья. Подобные же рассказы дошли до нас и от более позднего периода, включая XVI в.

Для того чтобы читатель мог конкретнее представить себе распространенность и устойчивую повторяемость упомянутого явления, я перечислю ряд событий этого рода, следуя хронологической канве. При этом из списка исключены случаи, представляющиеся сомнительными; некоторые казусы описаны в источниках настолько бегло и скупо, что их интерпретация затруднена. Тем не менее перечень кажется довольно внушительным.

451 — изданный Халкидонским собором запрет растаскивать имущество умершего епископа.

595 — упоминание римским синодом обыкновения раздирать драгоценное покрывало на теле умершего папы.

824 — упоминание в капитулярии обычая подвергать разграблению имущество умершего папы.

832 — запрещение в императорском капитулярии подвергать разграблению имущество умершего епископа.

885 — осуждение новоизбранным папой Стефаном V разграбления Латеранского дворца — папской резиденции — после смерти его предшественника.

898 — участники Римского собора «заклеймили “позорнейшее обыкновение” (scelestissima consuetudo) грабить после смерти папы его резиденцию и покушаться на все прочее имущество папы как в Вечном городе, так и в его округе»[539].

1025 — разграбление и разрушение императорского дворца в Павии горожанами, узнавшими о смерти императора Генриха II.

1049–1050 — после смерти епископа города Осимо горожане ограбили дворец, разрушили окружающие постройки и уничтожили сад; папа Лев IX осудил «извращенное обыкновение» жителей Осимо подвергать разграблению резиденцию епископа после его смерти.

1054 — ограбление тела умершего папы Льва IX.

1087 — кончина английского короля Вильгельма Завоевателя сопровождается разграблением его имущества, включая королевские одеяния; бегство грабителей и приближенных прочь от тела покойного.

1197 — грабежи и зверства, спровоцированные ложным слухом о смерти императора 1енриха IV.

1216 — ограбление тела папы Иннокентия III, брошенного «почти нагим» и