Книга Опимия - Рафаэлло Джованьоли

Все молчали, а Фабий добавил:

— Возвращайтесь в свои палатки.

Все, и прежде всего Марк Минуций, свесив головы, в полном молчании разошлись в разных направлениях. — О? безумные овцы! — сказал Марк Порций вполголоса, обращаясь к нескольким центурионам и оптионатам, шедшим рядом. — Какие же вы, римляне, бестолковые овцы! Так, когда вы вместе, вы позволяете увлечь себя таким советчикам, уговорам которых вы, будучи разъединёнными, никогда бы не решились последовать[27].

— Ты ненавидишь, ненавидишь, мудрец Катус! — произнёс, улыбаясь, один из центурионов.

— Мудрец!.. Мудрец!.. — бормотали вполголоса некоторые оптионаты и солдаты, почти насмехаясь.

— Награждая меня таким именем, вы делаете мне честь, а не смеётесь надо мной. Думаю, что в присутствии главнокомандующего я заслужил его, — сказал Порций.

— Ты безусловно мудр, Катон, — добавил один из трибунов.

С того дня его стали звать Катоном; впоследствии это имя сохраняли все потомки рода Порциев.

Когда все собравшиеся на Пятой улице разошлись, Гай Клавдий Нерон, надевший на тонкие доспехи изящной работы короткий плащ из грубой красной ткани (сагум), которым римляне пользовались во время войны, сказал, обращаясь к Фабию:

— А теперь, когда строптивые прекратили орать, не скрою от тебя, высокочтимый диктатор, что я, хотя полностью принимаю и даже очень хвалю твою благоразумную закрытость относительно Ганнибала — закрытость и благоразумие готовят во времена более или менее отдалённые нашу победу над наводящим страх врагом, страхуют Рим от пагубных и непоправимых последствий новой проигранной битвы, — не скрою от тебя, однако, что я, хотя и аплодирую твоему командованию, не хотел бы, чтобы ты в какой-то мере был озабочен насмешками и оскорблениями тех, кто мыслит по-другому, а поэтому прошу тебя выбрать как можно скорее момент, подходящий для сражения с Ганнибалом, дабы успокоить и удовлетворить недовольных, чтобы дело не дошло до мятежа.

— Ну что же, — ответил Фабий с улыбкой, — я был бы более робким, чем теперь кажусь, если бы из боязни насмешек и оскорблений отступился бы от своих намерений. Конечно, страх за отчизну — не такая вещь, которая приносит позор, но позволить испугать себя людскому мнению, осуждению, клевете — это удел личности, не заслуживающей высоких должностей, желающей прислуживать тем, которыми она должна управлять, которых она должна обуздывать и наказывать за преступные мысли[28].

На следующее утро Фабий послал Луция Гостилия Манцина во главе четырёх сотен всадников наблюдать за проходом, который из Тарракины, между двух хребтов мог вывести врага на Аппиеву дорогу и в Латий. Отправляя Луция, полководец строго предупредил его, чтобы римляне не покидали засады и поступали благоразумно и осторожно. Гостилий Манцин вышел из лагеря уверенным в своих силах и, обнаружив в соседних селениях незначительные группки нумидийцев, атаковал их и погнал прочь, а некоторых даже убил, но, забыв о наставлениях диктатора, вознамерился преследовать бегущих, однако строй римских лошадей, уставших от долгой скачки, был остановлен и приведён в беспорядок внезапно появившейся из-за частокола тысячей нумидийцев под командованием Карфалона.

Стычка была жаркой и жестокой, но короткой: римляне оказались в меньшинстве, число нумидийцев всё возрастало, и по крайней мере половина отряда была изрублена в куски; мужественно сражавшийся Гостилий Манцин тоже погиб. Остаток римлян смог укрыться в ущелье, за которым следовало вести наблюдение, откуда глубокой ночью им удалось добраться до линии своих укреплений.

На следующее утро Фабий перевёл армию на отличные позиции, в то единственное место, где Ганнибал мог попытаться разжать тиски, в которых он оказался.

Карфагеняне и в самом деле показались на дороге, а поскольку Фабий считал это место благоприятным для сражения, он расставил своих солдат на высотах, однако строго-настрого наказал всем не рассеиваться, не слишком выдвигаться вперёд и не преследовать врага. Вскоре началось сражение. Испанские пехотинцы с огромным воодушевлением атаковали римлян. Отброшенные с не меньшей яростью, они побежали, но Фабий запретил их преследовать. Испанцы ещё не раз бросались в атаку, и всякий раз их отражали, и им не удавалось выманить римлян на равнину. Сражение длилось весь день, и Ганнибал не смог прорваться через проходы и вынужден был вернуться к Литерну, потеряв восемьсот человек из своих рядов, тогда как число погибших римлян не превысило шестисот.

Таким вот образом оба полководца и потратили большую часть лета: Ганнибал тщетно добивался открытого сражения, Фабий наблюдал за ним; Фабия в изобилии снабжали всем необходимым Кампания и Самний, лежавшие за его спиной, Ганнибал уже испытывал недостаток во всём, перед его армией маячила перспектива зимовки среди голых Формийских скал, литернских песков да ужасных, вредоносных болот.

И тогда Ганнибал, потеряв надежду выбраться из этих мест, прибег к одной их тех военных хитростей, которыми он так прославился и в которых никто его не мог превзойти, разве что Спартак, вождь гладиаторов, приблизился к Ганнибалу в придумывании этих хитростей. И с помощью такой хитрости он выбрался из ужасной ситуации, в которую его загнала прозорливость Фабия. Глубокой ночью более двух тысяч быков, одомашненных и полудиких, которые в большом количестве всегда становились добычей нумидийцев, так вот, более двух тысяч быков, к рогам которых привязали пучки сухих веток, прутьев и соломы, а потом подожгли их по приказу Ганнибала, были пущены в занятые римлянами ущелья.

Вслед за этими животными, в страхе бежавшими очертя голову, подгоняемыми огнём и жаром пламени, поджигавшими деревья и кусты, мимо которых они пробегали, и веявшими замешательство в рядах римлян, издалека увидевших эти движущиеся огни, но не знавших причину их появления, вслед за этими быками тихо свернувшая лагерь карфагенская армия двинулась с оружием в руках к ущельям, через которые она должна была пройти.

Римляне, охранявшие эти проходы, увидев себя окружёнными пламенем и опасаясь коварства и засады, отступили в ужасе к укреплениям главного лагеря; тем временем карфагеняне прошли самое узкое место ущелья и направились к Аллифам. Фабий на протяжении всей ночи не сдвинулся с места, опасаясь, и с полным основанием, коварства Ганнибала; на рассвете он разгадал военную хитрость врага, но было уже поздно; отборные части римской пехоты спустились с вала и атаковали карфагенский арьергард. Завязался ожесточённый бой; и с той и с другой стороны подходили новые отряды, и схватка переросла в большое сражение. Но испанские пехотинцы, более лёгкие и проворные, чем римляне, получили преимущество в движении на той холмистой местности, где шёл бой; римляне были отброшены, потеряв несколько сотен в своих рядах, и армия Ганнибала вырвалась из ловушки, куда её загнал Фабий.

За валами римского лагеря снова поднялся шум против диктатора, отказавшегося сразиться в открытом поле и победить Ганнибала сметливостью. Он, Кунктатор[29], как его называли в насмешку, уже долгое время позволяет себя бить — даже в такой местности, где верх одержала хитрость карфагенянина, который, однако, должен благодарить своих богов, уберёгших его таким вот образом от дурных шагов, к которым его подталкивал неприятель. И Ганнибал вовсю расхваливал римского полководца, столь же доблестного, как и он сам, и называл его мудрейшим из тех, кого ему до сих пор противопоставлял Рим, огорчаясь, что предусмотрительность диктатора не позволяла ему, по крайней мере до сих пор, завоевать Рим.