Книга Мое чужое сердце - Кэтрин Райан Хайд

К этому времени было уже близко к полуночи.

– Отчего вы так холодны со мной? – произнесла она.

Я отложил книгу, снял очки. Надавил пальцами на закрытые веки и сжал переносицу, как всегда делаю, когда собираюсь с силами, чтобы поймать мысль. Как будто стараюсь свое замешательство собрать на переносице, только не знаю, зачем.

– Не могу позволить себе еще что-нибудь утратить прямо сейчас. Вы можете это понять?

– Нет, – сказала она.

И я поймал себя на том, что думаю: «Нет? Нет?! Не ожидал, что кто-то скажет „нет“». Но вслух ничего не сказал.

– Я все время настраиваю себя на утраты, – сказала она. – Постоянно.

Хотелось сказать: «Да. Понимаю. Знаю бездну людей, кто поступает так же. И не рвусь вступить в их ряды». Вместо этого сказал:

– Что ж. У женщин выше болевой порог. Раз в девять выше. По-моему, я читал где-то об этом. Это ради деторождения, но, полагаю, оказывается подспорьем и в другом. Я только что потерял жену, Вида. Вы что, совсем не способны отнестись к этому почтительно?

– А что, если я подожду?

– Годы нужны, чтобы справиться с таким горем.

– Что, если б я стала ждать годы? Что, если б пару лет я так и оставалась бы вот тут – в ожидании? Пара лет – это долгий срок. – Она подняла правую руку: большой палец знай себе камень разглаживал. – Может, я сумела бы даже взять вас измором. Думаете, не знаю, что на самом деле вы хотите, чтоб я была тут? Всего-то и нужно было сказать мне, что вам совсем не нужно, чтобы снова звонила.

– Просто я боялся вас обидеть.

– Вы гнусный лгун.

– Как сказать, – хмыкнул я, – полагаю, у меня в этом недостаточно практики.

И с этими словами снова взялся за книгу.

Примерно час спустя я понял, что она уснула, потому что ее большой палец перестал двигаться и камень выскользнул из руки. Я на цыпочках подошел к дивану и присел на краешек, не беспокоя ее.

Потянул одеяло немного. Остановился взглянуть, не проснется ли она. Не проснулась. Тогда я слегка приложился ухом к фланельке старой пижамы Лорри. Опять подождал, убеждаясь, что не разбудил ее. Но она лишь спала себе и спала.

Тогда я прижался ухом и послушал.

Закрыл глаза, чтобы отрешиться от всего неуместного. Осталось только ощущение фланели на лице и звук сердца, бьющегося у моего уха. Но тем не менее это было не совсем то же самое. Я знал, как полагалось бы биться сердцу Лорри. Неспешно, уверенно и в полном здравии. Это же билось чаще, словно неуверенное в себе. Словно ему требовалось напомнить мне, что изменениям подверглись даже ничтожные мелочи.

Даже само сердце не было в точности тем же самым.

Через несколько минут я на ощупь пошарил рукой вокруг в поисках утешительного камня. Нашел его завалившимся за диванные подушки. Положил в верхний кармашек пижамы Лорри.

Подумал: а ну как я воспользовался бы порывом Виды и мы бы занялись любовью, отставила бы она на несколько минут свою битву с камнем? Или все время в руке держала и терзала бы камень?

Словно мне и подумать больше было не о чем, я задавался вопросом, отчего это камню такой почет. Как бы то ни было – именно об этом я и подумал тогда.

Я поднялся и позвонил Абигейл. Пусть время было и очень позднее.

– Уф, – произнесла она. Явно весьма встревоженная. – Мистер Бейли. То есть Ричард. Случайно не знаете, где Вида?

– Знаю, – ответил я. – Как раз поэтому и звоню. Она спит у меня на диване. И я был бы по-настоящему признателен вам, если бы вы соблаговолили приехать и забрать ее.

Мы стояли и смотрели, как она спит. По-прежнему комнату освещало только сияние угловой лампы, но я не хотел включать свет из опасения разбудить Виду. Что бы она ни стала говорить, когда мать будет уводить ее, я не стремился услышать этого.

– Чья это пижама? – спросила Абигейл. Голос ее выдавал: она была (объяснимо) немного не в себе.

– Она может оставить ее себе, – сказал я.

Потянулась натужная пауза, потом Абигейл спросила:

– А где ее одежда?

– Не уверен, что вам доставит удовольствие выслушать эту историю.

Абигейл отошла к стене Лорри и встала, повернувшись ко мне спиной.

– Такое впечатление, что она считает, будто любит меня, – сообщил я спине Абигейл. – Может быть, в этом и нет ничего такого уж странного. Если учесть все обстоятельства.

– Не поймите меня неправильно, мистер Бейли. Ричард. Ни на йоту не хочу принизить вас как мужчину или как человека. Но у моей дочери бездна эмоциональных проблем. Всегда были. Она думает, что любит многих мужчин. Каждую пару месяцев встречает парня и решает, что это любовь с первого взгляда.

Когда она высказала это, я ощутил острую боль потери. И такую, которая, клянусь, была невыносимой. Однако боль прошла сквозь меня, и я устоял на ногах, так что, полагаю, я мог и ошибиться.

Думаю (осознал с немалым удивлением), что мог бы всего на мгновение уверовать как раз в то, во что Майра так опасалась, я веровал. Что Вида увидела нечто особенное во мне, любила меня так, как Лорри любила, – ее глазами и тем же самым сердцем.

Может быть, я мечтал, что Вида никуда не денется и много лет спустя будет ждать, когда я приду. Так что потеря была, и я ее почувствовал. Тут я понял, что вышел из шока.

– Обычно такой мужчина лет на десять-двадцать старше, – говорила Абигейл. Подумалось, говорила ли она еще о чем-то, что я, возможно, пропустил мимо ушей. – Может быть, из-за отца… но – не знаю. Я не психиатр. Просто я знаю, что у нее внутри большая дыра. Девочка все время хватается за что-нибудь или кого-нибудь, пытаясь эту пустоту заполнить. Большинство мужчин еще как рады воспользоваться случаем!

Произнося это, она по-прежнему не отрывала глаз от фотографий Лорри. Мне было не понять, говорила ли она бездумно, или смотрела невидяще, или то и другое вместе.

– Я, полагаю, не из большинства мужчин, – заметил я.

Она наполовину обернулась ко мне. Слегка улыбнулась.

– Стало быть, я у вас дважды в долгу.

– Просто увезите ее домой, и я готов считать, что мы квиты.

– Вы сможете отнести ее в машину? Она весит чуть-чуть больше сотни[6].

– Она не проснется?

Абигейл рассмеялась.

– Виду ничто не разбудит. В этом смысле она как ребенок. Ее, посапывающую, можно на плече нести, будто шестилетнюю. Это та доля детства, из какой она так и не выросла.

«Одна из многих», – хотелось мне сказать. Но, похоже, это было бы жестоко. К тому же – ненужно.