Книга Под розой - Мария Эрнестам

Вскоре записки стали появляться повсюду. Слухи распространились по всей школе. Ученики других классов стали кричать: «Лесбиянка!», когда Карин Тулин проходила мило. На переменках она не вылезала из музыкального класса, словно испуганное животное из норы, а на уроках закатывала истерики и осыпала учеников оскорблениями. Я стояла за невидимым занавесом и наслаждалась поставленной мною пьесой. Как легко, оказывается, добиться желаемого. В случае с Бустером я была одна, теперь же за спиной у меня оказалась целая армия, готовая выполнять любые приказы. У противника не было шансов выиграть сражение.

Директору потребовался месяц, чтобы сообразить, в чем дело, но уже через неделю после этого он отправил Карин Тулин «в отпуск» до конца учебного года. Ученицы рассказали ему, что Карин угрожала им плохим отметками, если они «неправильно» себя вели, пялилась на них в раздевалке и лапала, когда показывала, как играть на пианино. Вся эта грязь выплеснулась наружу, стоило мне только сдвинуть крышку люка. События развивались стремительно. Скоро слабость Карин к девочкам стала всего лишь глазурью на целом пироге из сплетен и слухов. Одна девочка даже заявила, что видела, как Карин пыталась обнять другую полуголую девочку. Никто не знал, о ком именно шла речь, но все ей поверили.

Карин Тулин в школу больше не вернулась. Крыса перегрызла веревку, прежде чем она успела увидеть крест, а может, она на него и не смотрела.

Как-то вечером я достала мешочек с ушами Бустера и рассказала им, что испытываю что-то похожее на угрызения совести. Мое светлое «я» шептало, что хотя Карин Тулин и несправедливо обошлась со мной, она одинока и несчастна, и, наверное, не стоило так жестоко наказывать ее за то, что сделала моя мама.

Бустер отреагировал мгновенно. На следующий же день мама в присутствии моей одноклассницы заявила, что в полосатой блузке, которую я купила себе накануне, я похожа на уголовника. Одноклассница расхохоталась, и они с мамой мгновенно сошлись на том, что я напрочь лишена вкуса и чувства прекрасного. При этом мама отметила, как моя одноклассница хороша собой, опрятно одета и умна, да еще занимается в кружке танцами. Куда уж мне до нее!

— Ты тоже могла бы одеваться получше. Хотя, впрочем, зачем? Все равно на тебя никто даже не посмотрит.

Мое темное «я» тут же заявило, что все угрызения совести — просто чушь. Мама злая и должна быть за это наказана. Когда я буду готова. С Карин Тулин было покончено, у меня не было желания ни спасать ее, ни посылать ей венок на могилу. Она исчезла, и меня не интересовало, что с ней сталось. Шторм закончился, и небо начало проясняться.

Я замечаю, что светает и за моим окном. Откладываю ручку, надеваю туфли и иду в сад в одной сорочке, вдыхая аромат роз. Может быть, хоть они принесут мне покой и ощущение, что все идет так, как должно. А если нет, я буду просто стоять и наслаждаться одиночеством.

29 июня

Свен постоянно достает меня. Стоит мне сесть за дневник, как он начинает:

— Ева, ты должна проживать жизнь, а не записывать ее.

Теперь он пытается отвлечь меня от дневника:

— Сейчас в Культурном центре выставка, говорят, там хорошие картины. Не хочешь посмотреть? Или, может, устроим уборку? Ты вытрешь пыль, а я возьму пылесос. А хочешь, пойдем прогуляемся. Может, мне позвонить насчет билетов на джазовый концерт в Варберге? Такой приятный вечер, не пойти ли нам в греческий ресторанчик съесть пару бараньих котлеток?

Я просто не узнавала своего Свена. Вероятно, желаемое приходит тогда, когда решаешь, что без него прекрасно можно обойтись. Мы поехали на выставку живописи в Культурный центр — наш местный Лувр и Британский музей в одном флаконе, где один малоизвестный художник выставлял свои картины, впрочем, действительно неплохие. Там мы встретили знакомых и узнали последние новости. Те, кто жил в городе, жаловались на переизбыток машин, сельские жители — на нехватку общения. Петра и Ханс Фредрикссон тоже были там и с энтузиазмом поприветствовали нас. Они, в отличие от других, даже не пытались делать вид, что пришли посмотреть картины.

Общение с Петрой — тяжелое испытание. Она, конечно, милая, но говорит без умолку. При этом муж ее молчит, как заговоренный. Свен однажды предположил, что Петра дышит задницей, потому что рот у нее постоянно занят. Но я ее всегда защищаю, потому что знаю с детства. Мы с ней и Гудрун когда-то проводили вместе все лето — купались, играли и болтали. Петра — одна из немногих, кому что-то известно обо мне. И если б не она, я не смогла бы устроиться работать в туристическое бюро Якоби.

Едва увидев нас, Петра радостно бросилась навстречу. Волосы у нее зачесаны вверх, на губах вечная простуда, шарф волочится по полу. Небрежно накинутый на плечи плащ придает ей сходство с птицей в клетке, но мне почему-то думается, что заперт-то как раз Ханс…

— Привет! Как дела? Я так рада вас видеть! Кстати, спасибо, что пригласили нас на день рождения. Было так весело! Где только Свен раздобыл тот чудесный торт? Свен, ты такая душка. Что я вам сейчас расскажу! Ханс собирался к зубному, у него зубы болели, и я посоветовала ему пойти к Хольмлунду на углу, ну он и пошел вчера, и Хольмлунд усадил его в кресло и велел открыть рот, ну он и открыл — Ханс, а не Хольмлунд. Доктор, разумеется, обнаружил там что-то и спросил Ханса, можно ли его практиканту посмотреть. Ханс ответил, что да, конечно, можно. Ну, так он и сидел, и ждал с открытым ртом, пока Хольмлунд не привел практиканта. Они смотрели и смотрели, а когда закончили и попросили Ханса закрыть рот, он не смог — что-то заклинило. Хольмлунд пытался сжать ему челюсти, но ничего не получалось, а потом практикант попробовал, и только вдвоем им удалось закрыть Хансу рот, но это было чертовски больно, правда, Ханс? Слышишь меня, Ханс? Вы, наверно, спешите, но я не могла не вспомнить песенку про крокодила, который открыл рот и уже не мог его закрыть, и пришлось ему отправляться к доктору….

Она остановилась, чтобы сделать вдох, и Свен воспользовался паузой, чтобы извиниться и сбежать в туалет. Я же не могла не рассмеяться, представив эту нелепую сцену: Ханс Фредрикссон, респектабельный сотрудник банка, так редко открывает рот, чтобы сказать что-нибудь, и вдруг не может его закрыть. Мой смех приободрил Петру, и она рассказала еще кучу смешных историй. Свен вскоре вернулся, к нам подошли поздороваться Сикстен и Гудрун. Петра обняла Сикстена, даже не заметив, как он обрадовался, и снова начала пересказывать историю с зубным врачом. Мы со Свеном распрощались с ними.

— Бедный Ханс, — заметил Свен, когда мы вышли на улицу.

Я защищала Петру, объясняя, что ей нужно выговориться, ведь она живет с таким молчуном. Свен со мной не согласился.

— Женщинам необходимо произнести четыре тысячи слов в день, а мужчинам — только две. Так что где-то в середине дня слова у нас просто заканчиваются, и нас нельзя за это винить.

Я заметила, что не все женщины одинаковы и что не надо сравнивать меня с Петрой. Свен ответил, что имеет в виду среднестатистические данные. Так, перебрасываясь репликами, мы шли по направлению к греческому ресторанчику. Было лето, и жизнь напоминала голливудский фильм с неизбежным хэппи-эндом. Хозяин ресторана с красивым именем Поликарп и горячими глазами южанина предложил нам коктейль из узо с чем-то, придававшим напитку синий цвет.