Книга Тяжелый путь к сердцу через желудок - Маша Трауб

— Мама, ты скоро?

— Алла, ты до сих пор не дома?

— Нет. Нет. И еще раз нет! — отвечала Алла Викториновна и оттягивала момент возвращения в родные пенаты.

«Привычка?» — предполагали подруги. «Семейное неблагополучие?» — догадывались коллеги. «Лишь бы не быть дома!» — выносили приговор взрослые дети и выставляли впереди себя Аглаю, призванную «вразумить» молодящуюся бабку.

— Я тебя жду, — предупреждала Аллу Викториновну внучка и целовала трубку. — Пока не вернешься, спать не лягу!

— Ты что? Мне угрожаешь? — усмехалась Алла Викториновна, а в это время червь вины начинал грызть ее душу.

— Нет, — кривилась Аглая и беспомощно смотрела на рассвирепевшую мать.

— Не собирается? — грозно переспрашивала та у дочери и в сердцах заявляла: — Мы без матери росли, теперь ты — без бабки.

— Она что, тебя бросила? — От ужаса глаза девочки округлялись, а когда Аглае становилось страшно, она тут же хотела в туалет «по-большому». Чаще всего добежать до туалета не получалось, и штаны оказывались тяжелыми и сырыми. Тогда мама заставляла ее саму засовывать штаны под кран и внимательно смотреть, как это «говно» стекает в раковину.

— Что ты корчишься?! Какать хочешь?! — заорала мать и потащила дочь за руку в уборную.

— Я сама-а-а! — вопила Аглая и с ожесточением вырывала руку.

— Я тте дам сама-а-а! — возмущалась мать и, втолкнув девочку в узкий пенал туалета, запирала дверь на шпингалет.

— Выпусти, — пинала дверь узница и грозилась: — Я бабе скажу!

— Вперед! — не могла остановиться горе-мамаша и обещала продержать дочь до того момента, пока домой не вернется злосчастная бабка.

— Ну и пусть! — огрызалась девочка и шипела: — Дедуля захочет писать — выпустит.

— Не захочет! — обещала дочери мать и с надеждой смотрела на закрытую дверь отцовского кабинета. Тому и вправду ничего не хотелось: он часами сидел в одиночестве, положив перед собой чистый лист бумаги и пытаясь писать по старинке, с карандашом в руках. — Не ори!

— Буду! — вопила из-за запертой двери Аглая.

— Ну и ори! — неожиданно разрешала мать и, бесшумно отодвинув шпингалет в положение «открыто», скрывалась у себя в комнате. — Пока не извинишься, из туалета не выходи! — кричала она в коридор, не надеясь на то, что дочь к ней прислушается.

Девочка не удостаивала мать ответом, потому что на самом деле ничего не слышала в собственном оре, и еще пару минут истошно визжала: «Буду! Буду! Буду!» Не дождавшись привычной материнской реакции, Аглая осторожно приоткрывала дверь туалета и выглядывала в коридор: никого не было. Тем не менее девочка не решалась покинуть безопасное пространство и оставалась внутри, периодически выглядывая наружу: выйдут — не выйдут? Обратят внимание — не обратят?

С одной стороны, конечно, очень хотелось, чтобы не обратили: тогда можно заниматься, чем душа пожелает, но только на ограниченной территории домашней уборной. Душе нравилось отковыривать масляную краску со стен, отчего поверхность утрачивала гладкость и превращалась в нечто, напоминающее карту полушарий с выщербленными материками серого цемента. Об этом Аглае сказала Алла, долго рассматривавшая стены в уборной.

С другой стороны, в слове «обратят» тоже были свои очевидные плюсы. Ну, например, поговорят, еще поругают и выпустят, а там, глядишь, и накормят. Ну, в общем, что-нибудь сделают для того, чтобы она могла убедиться в своем собственном существовании и в принадлежности к ним, к взрослым, явно нуждающимся в ее опеке.

Для Аглаи естественно было задаться вопросом: кто в этой семье взрослый? Вряд ли мама: она плачет все время и кричит, и обижается, и грозится уйти из дома навсегда, и ее, Аглаю, забрать с собой. Можно подумать, она, Аглая, на это согласна!

Тетка тоже обещает «наплевать на всех»: она то уходит, то приходит, то съезжает, то приезжает. В последний раз — из Москвы. Приехала — и тут же поругалась с мамой, дедулей и папой, которого она открыто называет «дурак».

Из нормальных дома только дедуля… Но чаще всего он «работает». Он — поэт. Как говорит баба: «Твой дедуля — большой поэт!» Еще бы не большой! Килограммов сто, не меньше. И у него есть свой кабинет, и тот ему мал, и он с удовольствием бы забрал Аглаину комнату, потому что «одолели эти оккупанты».

Кто такие «оккупанты», Аглая не знает, но догадывается. Скорее всего, это мама, папа и тетя. Ну, может быть, она тоже. Но это еще неизвестно, потому что дед иногда зовет ее к себе в кабинет и вынимает из ящика «Дунькину радость». Смотрит на нее и с таким удовольствием ей, Аглае, сообщает: «Эх, если бы не „Дунькина радость“, разве были бы у меня сейчас новые зубы?!» Особой связи между новыми зубами и обсахаренными полосатыми конфетами девочка не видит, но догадывается, что именно потребление «Дунькиной радости» привело к тому, что дед все время держит зубы во рту, а бабушка кладет их в стакан. Поначалу это Аглае казалось несправедливым, а потом, когда бабуля сказала, все стало ясно: «Эти зубы он сам заработал, имеет право!»

— А ты свои не заработала? — поинтересовалась девочка у Аллы Викториновны и приготовилась слушать.

— Нет, не заработала. Это мне дедуля подарил.

— Подарил?! — изумилась внучка, меньше всего желающая, чтобы ей на день рождения кто-нибудь подарил зубы и стакан к ним в придачу.

— Да, — гордо подтвердила Алла Викториновна и в доказательство стукнула по зубам ногтем.

— Не засовывай пальцы в рот! — не удержалась Аглая и повторила материнский жест, покрутив у виска пальцем.

— Это еще что такое?! — рассердилась Алла Викториновна и пригрозила: — Деду скажу…

— Не говори, баба, деду! — Аглая боялась, что вместо желанных подарков на день рождения она может получить ненавистные зубы, как уже получила их бабушка, и поторопилась исправить ситуацию: — Это я не тебе!

— А кому?! — ехидно поинтересовалась Алла Викториновна.

— Ему! — Девочка ткнула пальцем в пустую стену и, для вящей убедительности, еще и кивнула.

— Кому «ему»? — опешила бабка и с пристрастием посмотрела на внучку.

Аглая Аллу Викториновну обожала по ряду причин: во-первых, та была врушкой, во-вторых, модной, в-третьих, волшебницей. И первое, и второе, и третье делали образ бабки невероятно привлекательным. И вообще непонятно, почему ее зовут «баба»! Настоящие «бабы», говорит мама, никогда не врут, всегда говорят правду и только правду и делают все, что пообещают, вовремя.

Мама, например, все время напоминает: «Разве я тебя когда-нибудь обманывала?» Лучше бы обманывала, в сердцах думала Аглая, привыкшая слышать из уст матери сакраментальную фразу: «Все тайное становится явным», а из уст Аллы Викториновны веселую дразнилку: «Обманули дурака на четыре кулака… Ха-ха-ха! Попалась?! Сейчас, так я тебе правду и сказала!»

Нормальные бабушки, как папина, например, и одевались по-человечески: халат, коф-та, косынка. Эта же вечно нарядится во все самое лучшее — сиреневая блузка, брюки с блеском, сережки до плеч с каменьями дорогими. Вся прям так и переливается! Уйдет из дома — ни одной нормальной вещи не останется, примерить нечего: только джинсы и джинсы. На маме — джинсы, на папе — джинсы, на тетке — джинсы. Дед только все время в халате, но он не считается, потому что на улицу не выходит и с соседями не разговаривает.