Книга Грибоедов. Тайны смерти вазир-мухтара - Сергей Дмитриев

Однако в руководстве дипломатического ведомства России того времени нередко брали верх ошибочные и непрофессиональные тенденции. Чтобы это понять на конкретном примере, достаточно перечислить те изменения, которые внес в текст "Инструкции статскому советнику Грибоедову" директор Азиатского департамента МИДа К.К. Родофиникин и которые не могли не сказаться на дальнейшей судьбе русской миссии в Персии: Грибоедову предписывалось не делать главный упор на отношениях с наследным принцем Аббас-Мирзой. находившемся в Тавризе и сконцентрировавшем на себе все дипломатические дела Персии, а непременно отправиться к шаху в Тегеран; дипломату не разрешалось использовать в интересах России желание Аббас-Мирзы воевать с Турцией; ему запрещалось даже обсуждать вопрос об отсрочках с выплатой персидской контрибуции, обещать Аббас-Мирзе военную помощь в случае его борьбы за престол, а также держать наготове для этого два артиллерийских полка на границе с Персией; Грибоедову не разрешалось также противодействовать влиянию Ост-Индской компании в Иране, посылать русских офицеров советниками в персидскую армию, поставлять в страну оружие, назначать консулов для содействия российской торговле в Персии и т. д. Как видим, подобные наставления не могли не ограничивать возможности нового посланника, направляя его действия по скользкому и опасному пути.

Грибоедов слишком хорошо понимал все трудности своей будущей миссии, и это не могло не сказаться на его настроении в те дни, когда он был назначен полномочным министром. Вот что вспоминал Жандр о своей встрече с Грибоедовым: "Нас там непременно всех перережут, — сказал он мне, приехавши ко мне прямо после этого назначения. — Аллаяр-хан мне личный враг. Не подарит он мне Туркманчайского трактата". Примерно те же самые слова приводил в своих воспоминаниях Бегичев: "Во все время пребывания его у меня он был чрезвычайно мрачен, я ему заметил это, и он, взявши меня за руку, с глубокой горестью сказал: "Прощай, брат Степан, вряд ли мы с тобою более увидимся!!!" — "К чему эти мысли и эта ипохондрия? — возразил я. — Ты бывал и в сражениях, но бог тебя миловал". — "Я знаю персиян, — отвечал он. — Аллаяр-хан (Аллаяр-хан был зять тогдашнего шаха персидского и в большой силе при дворе. Он возбудил шаха к объявлению войны. — Примеч. Бегичева) мой личный враг, он меня уходит! Не подарит он мне заключенного с персиянами мира. Старался я отделаться от этого посольства… но через несколько дней министр присылает за мной и объявляет, что я по высочайшей воле назначен полномочным послом. Делать было нечего! Отказаться от этого иод каким-нибудь предлогом, после всех милостей царских, было бы с моей стороны самая черная неблагодарность. Да и самое назначение меня полномочным послом в моем чине я должен считать за милость, но предчувствую, что живой из Персии не возвращусь"".

То же настроение передавали и другие современники. А.С. Пушкин: "Не думал я встретить уже когда-нибудь нашего Грибоедова! Я расстался с ним в прошлом году в Петербурге перед отъездом его в Персию. Он был печален и имел странные предчувствия. Я было хотел его успокоить: он мне сказал: "…Вы еще не знаете этих людей: вы увидите, что дело дойдет до ножей…" Он полагал, что причиною кровопролития будет смерть шаха и междоусобица его семидесяти сыновей. Но престарелый шах еще жив, а пророческие слона Грибоедова сбылись". К.А. Полевой: "Грибоедов уехал из С.-Петербурга в июне месяце. Несмотря на блестящие ожидания впереди, он неохотно, дюке с грустью оставлял Россию, и однажды, когда я говорил ему о любопытном его будущем положении в Персии, он сказал: "Я уж столько знаю персиян, что для меня они потеряли свою поэтическую сторону. Вижу только важность и трудность своего положения среди них, и главное, не знаю сам отчего, мне удивительно грустно ехать туда! Не желал бы я увидеть этих старых своих знакомых"".

В канун отъезда короткой запиской о себе напомнил и Кюхельбекер, находившийся в одиночном заключении в Динабурге. Его слова, горько-пророческие и в то же время духовно-прощальные, как бы напутствовали Грибоедова в его служении Отечеству и Музе: "Я долго колебался писать ли к тебе. Но, может быть, в жизни мне не представится уже другой случай уведомить тебя, что я еще не умер, что люблю тебя по-прежнему… Прости! До свидания в том мире, в который ты первый вновь заставил меня веровать". Позднее, в 1845 г., за несколько месяцев до собственной кончины, в стихотворении "Участь русских поэтов" Кюхельбекер вновь вернется к той же теме жертвенности лучших представителей русской Музы:

Горька судьба поэтов всех времен; Тяжеле всех судьба казнит Россию.

А вот что писал перед отъездом в Персию сам Грибоедов Е.И. Булгариной: "Прощайте! Прощаюсь на три года, на десять лет, может быть, навсегда. Боже мой! Неужто должен я буду всю мою жизнь провести там, в стране столь чуждой моим чувствам, мыслям моим…" Откуда появились такие мрачные настроения у Грибоедова? Что это? Интуиция и предчувствия впечатлительного поэта или трезвый расчет опытного дипломата? Думается, и то и другое. О суеверии поэта прямо говорил Жандр: "…Он был порядочно суеверен, и это объясняется, если хотите, его живой поэтической натурой. Он верил существованию какого-то высшего мира и всему чудесному". И эта вера не могла не влиять на умонастроения поэта. Вместе с тем Грибоедов был профессионалом своего дела, который чутко улавливал сгущавшиеся над ним тучи. Дело в том, что за несколько дней до его назначения началась очередная война России с Турцией, кардинально изменившая всю ситуацию на Востоке, ведь обиженная поражением Персия могла вступить в войну на турецкой стороне. И Грибоедов не мог не понимать, насколько сложной и опасной будет его миссия.

Однако все дальнейшее поведение поэта свидетельствовало не только о его мужестве и храбрости, но и о том, что ему была чужда сама мысль о смерти, что у него не иссякали новые творческие замыслы. К примеру, свою трагедию "Грузинская ночь" Грибоедов отказывался читать даже своим друзьям: "Я теперь еще к ней страстен, — говорил он, — и дал себе слово не читать ее пять лет, а тогда, сделавшись равнодушнее, прочту, как чужое сочинение, и если буду доволен, то отдам в печать". Не мог человек, ждущий смерти, обдумывать также на долгие годы проект Российской Закавказской компании, которая должна была стать локомотивом развития целого региона (этот проект, пожалуй, не потерял своей актуальности до сих пор, и он ещё раз доказывает превосходное знание Грибоедовым особенно-стой восточной жизни). Да и последовавшая вскоре в Тифлисе женитьба поэта на Нине Чавчавадзе, которую он полюбил без меры, свидетельствовала вовсе не о следовании поэта мрачным предчувствиям.

Свое особое отношение к жестоким перипетиям судьбы поэт высказал еще в 1823 г. в письме к сестре Кюхельбекера Ю.К. Глинке: "Убедите вашего милейшего брата покориться судьбе и смотреть на наши страдания как на нравственные испытания, из которых мы выйдем менее пылкими, более хладнокровными, запасшиеся твердостью". Грибоедову принадлежат и такие сильные слова: "Судьба лишнего ропота от меня не услышит". И хотя он неоднократно высказывал жалобы на свои скитания, эти жалобы не мешали ему идти прямо, без трусости и плутаний до предела своего жизненного пути.

Между тем, по свидетельству управляющего политическим сыском России М.Я. фон Фока, "возвышение Грибоедова на степень посланника произвело такой шум в городе, какого не было ни при одном назначении. Все молодое, новое поколение в восторге. Грибоедовым куплено тысячи голосов в пользу правительства. Литераторы, молодые способные чиновники и все умные люди торжествуют. Это победа над предрассудками и рутиною. "Так Петр Великий, так Екатерина создавали людей для себя и отечества", — говорят в обществах… Грибоедов имеет особенный дар привязывать к себе людей своим умом, откровенным, благородным обращением и ясною душою, в которой пылает энтузиазм ко всему великому и благородному… Вообще теперь раскрыта важная истина, что человек с дарованием может всего надеяться от престола, без покровительства баб и не ожидая, пока преклонность лет сделает его неспособным к службе, когда длинный ряд годов выведет его в министры".