Книга Американский доброволец в Красной Армии. На Т-34 от Курской дуги до Рейсхтага. Воспоминания офицера-разведчика. 1943–1945 - Никлас Бурлак

Земля была теплой от жаркого летнего солнца…

Засыпая, я думал: сегодня семидесятый день с тех пор, как девушка моей мечты «советская Дина Дурбин» обещала меня найти. Сдержит ли она когда-нибудь свое слово? Или она просто так зло пошутила надо мной — доверчивым тюхой?

30 июня 1943 года

В полевом госпитале

Ничего не писал пять дней. Я очнулся в военно-полевом госпитале. Первые два дня ничего не слышал и говорил с трудом, заикаясь. Но сегодня чувствую себя значительно лучше. Кое-что слышу, могу что-то сказать и могу писать. Пытаюсь сообразить, что со мной случилось и как я оказался в полевом госпитале. Пытаюсь восстановить случившееся по обрывкам воспоминаний.

Вспомнил, как засыпал между двумя немецкими могилами, как мысленно представлял себе встречу с прекрасной девушкой — гвардии младшим лейтенантом медицинской службы с необыкновенно лучистыми глазами. Как вдруг в мой сон ворвался нарастающий шум, превратившийся в пронзительный свист, и страшный, потрясший все вокруг взрыв, будто перед концом света, он был громче залпа тысячи орудий… я мгновенно оглох и ослеп… Теперь казалось, что мой «американский череп» раскалывается пополам… И вот я в военно-полевом госпитале. Мне было известно лишь, что он расположился недалеко от нашего танкового корпуса.

Постепенно восстанавливаю в памяти то, что происходило накануне взрыва: группа генералов, разговор с командующим фронтом Рокоссовским, танк уже в яме. Все мечтают только об одном: спать, спать, спать… Орлов и Филиппов ушли в блиндаж, Кирпо забрался в танк. Я улегся между немецкими могилами… березовые кресты со стальными немецкими касками…

В полдень в госпиталь пришли меня навестить ребята из моего экипажа. Они дополнили мои воспоминания.

— Под утро немецкий бомбардировщик сбросил бомбу. Единственную бомбу. Она разорвалась рядом с нами. Вскочили, осмотрелись. Все вроде бы целы. А тебя, старшина, нигде не видать, — рассказывал Орлов.

— Я подбежал к могилам, где ты лег спать, — вступил в разговор Кирпо. — Гляжу — ложбина между могилами засыпана землей. Кресты и каски — как ветром сдуло. Ну, думаем, разнесло тебя в клочья, старшина…

— Прибежал Милюшев, — продолжал свой рассказ Орлов. — Стал разбирать завал веток, искать хоть что-то, что от тебя осталось. Стоим, чешем затылки… Как вдруг видим — земля на месте, где были могилы, зашевелилась.

— Мы кинулись разгребать землю и нашли тебя! — встрял Кирпо. — Ага, похоже — живой! Узнать тебя было нелегко. Бледный, как покойник. Филиппов выковырял землю у тебя изо рта, из ушей, носа…

Филиппов закивал, подтверждая слова Кирпо.

— Подняли тебя, радуемся, что жив, кричим, кричим, — продолжал Кирпо, — но ты, видно, ни фига не слышишь… На затылке у тебя обнаружили небольшую рану с кровью.

— Мы забинтовали тебе голову, — сказал Орлов, — и ты отключился. Милюшев приказал положить тебя на трансмиссию танка и срочно отвезти в полевой госпиталь.

— Знаешь, что интересно, старшина, — добавил Кирпо, — эти две немецкие могилы нашпигованы осколками, а тебя задел лишь один. — Он вынул из кармана кисет и положил его мне на ладонь. — Это тебе сувенир — осколок на память, — сказал он. — Если бы не эти высокие немецкие могилы, осколки бы из тебя решето сделали. Вишь, как вышло: живой немецкий летчик хотел тебя прикончить, а двое мертвых фрицев решили тебя спасти. Знали бы мы их имена и фамилии — черкнули бы пару строк их родителям. Так, мол, и так вышло.

Мои ребята не заметили, как во время их рассказа в палату вошли двое врачей. Один из них, как я потом узнал, был полковником медслужбы по фамилии Селезень, второй — хирургом, капитаном медслужбы, его фамилия была Карлов.

— А может, немцы в своих могилах подслушали, как генерал Рокоссовский назвал тебя американским союзником! — пошутил Кирпо.

— О чем вы говорите, товарищ ефрейтор? — спросил полковник медслужбы.

Танкисты встали, отдали честь полковнику и капитану. А Кирпо вошел в раж и доложил:

— Наш командир танка оказался союзником — натуральным янки.

Капитан Карлов удивленно поднял бровь.

— Что значит «оказался»? — спросил он.

— Мы трое — свидетели, как наш командующий фронтом генерал-полковник Рокоссовский сказал об этом вслух в тот вечер, когда мы свой танк закапывали. А на другой день привезли к вам нашего старшину на танке.

Полковник Селезень, нагнувшись ко мне, спросил:

— Это правда, товарищ старшина?

— Так точно! — ответил я. И стал оправдываться относительно своего рождения в Америке: — Ведь сам Иисус Христос не знал, что появится на свет божий в Вифлееме. Рокоссовский тоже не знал, что будет рожден за границей, в Варшаве. Вот и я не знал, что появлюсь на свет в Штатах. Не моя это вина!

— А что, Рокоссовский и вправду тоже родился за границей? — не удержался от вопроса Филиппов.

— Вот что, товарищи танкисты, — прервал всех полковник медслужбы Селезень, — оставьте нас наедине с больным.

Не говоря ни слова, мои товарищи кивнули на прощание — мол, держись, старшина, — и покинули палату.

Теперь, подумал я, весь полевой госпиталь будет знать, что я родился в Штатах, и ко мне конечно же будут приставать с вопросами.

Селезень и Карлов осмотрели мою рану, проверили зрение, слух и координацию движений. Потом полковник спросил, помню ли я хоть какие-то свои ощущения непосредственно после взрыва. Я понимал, что им важно узнать, не поврежден ли мозг, не повлиял ли взрыв на мой «американский череп» и на мою способность мыслить.

Если найдут что-то серьезное, подумал я, то наверняка отправят в какой-нибудь тыловой госпиталь. Я встревожился: в таком случае у меня уже не будет ни возможности воевать с фашистами, ни случая встретиться с моей мечтой — Диной Дурбин.

Я напряг каждый нерв, собрал воедино обрывки памяти, желая доказать докторам, что все мои способности по-прежнему при мне, что я годен к службе.

— Мне кажется, — начал я, напрягая всю свою память, — я помню разговор с Рокоссовским, потом как мы все улеглись спать… помню свист бомбы и затем грохот… Мне показалось, что меня встряхнула какая-то неземная сила, высоко подкинула и швырнула о землю. Вот что я чувствовал…

— Еще что-нибудь помните? — спросил Селезень.

— Некоторое время, наверно, я был без сознания. Но потом стал пытаться понять, где я и что со мной случилось. Я на этом свете или на том? Надо мной земля. Значит ли это, что меня похоронили? О «том свете» мне говорила мама. Она у меня верующая. Отец — атеист. Он не верил в загробную жизнь. И я часто задумывался — кто же из них прав? Если права мама, то где мое место — в аду или в раю? Мама говорила мне не раз: если я буду хулиганить, то попаду в ад. Но, допустим, я жив и нахожусь на этом свете… почему же я чувствую над собой толстый слой земли? Меня приняли за убитого, пока я был без сознания, и похоронили?