Книга Воспоминания кавалерист-девицы армии Наполеона - Тереза Фигер

Я прекрасно провела там время, подшучивая над всеми, не исключая даже местного кюре. В прошлом году (1841) меня уверили, что этот замечательный человек еще жив и что он вспоминает о мадемуазель Сан-Жен. Благородный кюре жил и питался в замке. Он занимал часть первого этажа в левом крыле замка, если смотреть со стороны большого двора. Над ним находился арсенал: охотничьи ружья, пистолеты и т. д. Так как я любила охоту, я часто посещала этот верхний этаж, а пройти туда можно было, только минуя комнату кюре, который никогда не прятал ключ от двери. Однажды вечером, когда он играл в карты с маршальшей, а я вдоволь насмеялась над ним, обвиняя его в том, что он находит слишком большое удовольствие, исповедуя некоторых женщин из деревни, я предложила мадам маршальше проводить его до его комнаты; эта прогулка позволит ей развеяться и будет приятной. Она согласилась; кюре подал ей руку, а я пошла впереди, неся лампу. Мы пересекли двор. Я открыла входную дверь и дверь его спальни. И тут я удивленно и испуганно закричала:

— О, мой бог! Вот это скандал. В постели господина кюре лежит женщина!

Одновременно с этим я внесла в комнату лампу и направила ее свет на кровать. Под одеялом действительно вырисовывались женские формы, а на подушке были разбросаны женские локоны, настоящие женские локоны, в этом можно было не сомневаться.

— Как, господин кюре, — снова начала я, — подобное поведение с вашей стороны, со стороны человека вашей профессии, да еще в замке мадам маршальши!

Святой человек замялся, весь задрожал. Потом он начал оправдываться:

— Мадам… Я могу вас уверить… Я не понимаю, как… я слишком уважаю вас! Это какая-то дьявольская шутка.

А я в это время обратилась к лежащей в постели женщине и закричала на нее:

— Ах вы несчастная; вы и ваш святоша, ваш совратитель, вы будете наказаны. А пока же убирайтесь.

— Конечно. Выходите! — закричал, в свою очередь, кюре своим зычным голосом. — Выходите, несчастная, выходите.

И он бросился к постели. Но там он нашел лишь соломенное чучело, которое я предусмотрительно положила и прикрыла одеялом еще с вечера.

Все-таки у кюре была прекрасная душа. Он хорошо выполнял свои обязанности, заботился о бедных, ревностно и с наивным красноречием защищал их интересы перед маршальшей. Она же была очень добра, она много делала для деревни и ее окрестностей. Могу это засвидетельствовать, так как я была ее маленьким адъютантом и часто в этом качестве носила в деревню ее пожертвования. Кюре или я просили ее о чем-то для кого-то из местных жителей, минута, и все было решено! У меня было целое поле деятельности. Казалось, я отдавала все ее платья и все ее деньги. Это приводило в отчаяние некоего месье Брама, который исполнял при маршале функции адъютанта и делового представителя.

Порыскав по сараям, я нашла целое большое помещение со старой мебелью. Это была часть какого-то старого мебельного производства, входившего в состав замка до того, как маршал купил его у бывшего владельца господина Гризенуа. С тех пор замок был полностью обставлен новой мебелью и выглядел великолепно. Я воспользовалась тем, что месье Брам на неделю задержался в Париже по делам, и набрала в деревне всех, кто только умел держать в руках ножницы и иголку с ниткой. Я разместила всех в этом помещении и приказала резать старые выцветшие занавески и обивку старой мебели. Все это быстро преобразовалось в казакины[72] и юбки, куртки и панталоны: в это можно было вырядить все мужское и женское население деревни.

В следующее воскресенье маршал пригласил к себе много гостей из Парижа. После ужина было предложено пойти посмотреть на танцующих крестьян, которые, как это было принято, веселились возле ограды, под деревьями. Ланн, который хвастался тем, что знал толк в миловидных личиках и даже в корсажах, первым сказал Ожеро, показывая на одну из крестьянок:

— Вон красивая брюнетка и неплохо сложенная, но ее казакин — это же обычная обивочная ткань.

Это была желтая узорчатая ткань с цветами величиной с ладонь. Вскоре уже каждый подавал какую-нибудь аналогичную реплику.

— Посмотрите на эту мамашу, одетую в зеленую занавеску.

— Посмотрите на этого толстяка, одетого, как розовое канапе.

Маршал положил руку на плечо одного рыжего танцора.

— О! А вот это я узнаю; это большое кресло с узорами папаши Гризенуа. Я сиживал в нем, когда мы подписывали договор купли-продажи; во Франции нет второго кресла подобной расцветки.

Рыжий танцор задрожал всем телом и сделался еще меньше под рукой монсеньора маршала Империи, нахмурившего брови. Позвали месье Брама и спросили его о происхождении такого изобилия разнообразных костюмов. Месье Брам поднял глаза к небу и ответил:

— Это проделки мадемуазель Сан-Жен. Если вы строго не поговорите с ней, господин маршал, она потопит замок в крови или спалит его.

Маршальша решила встать на мою защиту. Она была так добра, что сказала, что вспомнила, как разрешила мне использовать таким образом старые ткани. Маршал, как мне показалось, хотел поругаться; но так как все вокруг покатывались со смеху, он тоже засмеялся. Бесился только месье Брам.

Это было время, когда формировался Булонский лагерь. Через нашу деревню часто проходили войска. Я заботилась о том, чтобы эти бравые ребята могли отдохнуть в тени возле ограды замка. На это я имела разрешение маршальши. Кончилось тем, что я поставила там палатки; а однажды я даже выставила им несколько окороков, гору хлеба и бочки вина. Месье Брам не выдержал; он заорал, что я разорю дом. Он написал маршалу, чтобы тот отругал меня по возвращении.

— Вы будете смеяться, — ответила ему я, — но у вас много общего с этими людьми. Они отдали свою кровь, чтобы вы получили свой маршальский жезл; неужели не справедливо, если вы отдадите им свое вино? К тому же они вас любят; жаль, что вы не слышали, как они кричали: да здравствует Ожеро!

Маршал смягчился, а месье Брам вновь остался взбешенным.

Это был не единственный урок, который я преподнесла маршалу. У него была репутация человека, не соблюдающего со скрупулезностью законы верности своей жене, которая, как я уже говорила, сильно болела. Его адъютант практически каждое утро мог видеть какую-нибудь новую просительницу с полуприкрытым лицом, которая появлялась у него в приемной и просила аудиенции у господина маршала, чтобы, как они все говорили, заверить у него какое-то прошение. Когда мне однажды довелось быть в Париже, адъютант попросил меня на полчаса заменить его в приемной и поотвечать приходящим. Я не отказала ему в этой любезности. Я сочла своим долгом выследить женским взглядом подозрительных просительниц и безжалостно отправить их восвояси, даже если они будут утверждать, что им официально назначено именно на это время. Уверяю вас, что я решилась на это только благодаря чувству признательности за доброту, которую проявляла ко мне маршальша.