Книга Баллада о сломанном носе - Арне Свинген

— Показательное выступление?

— Ну да, вроде шоу. Заодно и боксу реклама.

— Не уверен, что бокс в ней нуждается.

— Зато она необходима мне. Мне! Иначе придется петь, чего я не умею… на публике-то уж точно.

Тренер задумался, хотя вряд ли я его убедил.

— Я цитировал бы Мохаммеда Али, а другие ребята в это время демонстрировали бы благородное искусство бокса. И рассказывали бы его историю.

— Ну что ж, может, не так уж и нелепа твоя затея.

— И еще я рассказал бы, чем занимаюсь. Если все увидят, что я дружу с такими классными боксерами, никто больше не посмеет ко мне приставать.

Тренер испытующе посмотрел на меня.

— Это как-то связано с твоим носом?

— Не исключено.

— Ладно, пойдем остальных спросим.

Ребята согласились не сразу. Мохаммед Али и история бокса волновали их куда меньше, чем тренера. Но, когда я признался, что мне позарез это нужно, Кристиан тут же сказал:

— Ясное дело, мы с тобой. Нечего лезть к нашему Барту!

В результате вызвались лишь Кристиан и Роберт, но и этих двоих для моего плана было вполне достаточно.

— Суперкруто! — обрадовался я.

Из-за носа я не мог принимать участия в тренировке, но все равно остался — сидел и смотрел на других. Где-то я читал, что, если хочешь чего-то достичь в спорте, надо тренироваться примерно десять тысяч часов. По моим расчетам выходило, что у меня на бокс ушло всего сорок часов, за которые я только-только научился наносить удары. Так что еще девять тысяч девятьсот шестьдесят — и, возможно, я смогу участвовать в чемпионате Норвегии. Однако даже за ничтожно малое время моих занятий боксом мне уже сломали нос, наставили синяков и наградили шумом в ушах.

Впрочем, вполне может случиться и так, что мне захочется потратить эти девять тысяч девятьсот шестьдесят часов на что-нибудь другое. Правда, оперным певцом с круглым животом и в театральном костюме я себя тоже не представляю. Кем бы таким стать, чтобы не тратить уйму времени на тренировки? Может, почтальоном?

По пути домой я пел — беззвучно, но широко разевая рот и размахивая руками. Со стороны я наверняка выглядел чокнутым, но на этом пути я редко встречаю своих знакомых. Я включил плеер погромче, и звуки в моих ушах ревели, как ураган. Остановившись на мосту, я смотрел на город и долго-долго вслушивался в музыку.

Вечером на меня навалилась ужасная усталость, хотя в этот день я не пел и не тренировался. Я улегся перед телевизором и стал смотреть документальный фильм о людях с редкими заболеваниями. Даже если тебе очень плохо, в мире обязательно найдется кто-нибудь, кому еще хуже. И, хотя я никому не желаю зла, это по-своему утешает.

— Нам это обязательно надо видеть? — спросила бабушка.

— Сегодня как раз да.

Школьные ворота для меня — все равно что дорога в ад. Шаг вперед — и некто рогатый-хвостатый набросится на меня и навечно бросит в кипящую смолу. Сегодняшний день уж точно будет не самым приятным, но, когда ко мне направилась Ада, я не смог удержаться от радостной улыбки.

— Как хорошо, что ты пришел… — начала она и осеклась. — Что это с тобой?.. — спросила она, дотронувшись до собственного носа.

— Ударился о… то есть… ни обо что я не ударялся. Это Август мне нос сломал.

— Но за что?

— Он явился к моему дому с Габриелем и Ионни. Думаю, они решили посмотреть, как я живу, а заодно проверить, действительно ли моя мама такая толстая, как говорят.

— Что-о? Неужели правда?! — ужаснулась Ада.

— И когда Август высказался о моей маме оскорбительно, я хотел его ударить, но промахнулся. Зато он нет.

Ада не знала, что сказать, и только тяжело дышала. Она сощурилась, взгляд ее заметался, словно она расстроилась, разозлилась и растерялась одновременно.

— Н-но… — выдавила она.

— Да, дело дрянь.

— Я могу тебе чем-нибудь помочь? Я вроде как тоже виновата…

Вообще-то хороший вопрос. Для всех остальных Ада своя, никому никогда и в голову не придет к ней цепляться. Если бы мы с ней гуляли, держась за руки, и я иногда целовал бы ее в щеку, она вывела бы меня в «высшую лигу». Впрочем, просить ее об этом — ни в какие ворота не лезет. Но я придумал кое-что другое. Меня осенила мысль, на первый взгляд довольно злая. Однако чем больше я ее обдумывал, тем сильнее убеждался, что жестока она в самую меру — и кое-кто это вполне заслужил. Если, конечно, все сработает.

— Ты можешь кое о чем пустить слух? — спросил я.

— Ну конечно.

— Тогда расскажи всем, что мою маму положили в больницу.

— Ага… Значит, надо просто сообщить всем, что твоя мама в больнице. А почему она там оказалась, тоже говорить?

Я немного подумал.

— Скажи, что Август столкнул ее с лестницы.

— Да ладно! Неужто так?

— Слухи не всегда правдивы. Мама действительно лежит в больнице, но Август тут ни при чем. Мама не из-за него туда попала. Август наверняка захочет похвастаться, что разбил мне нос, но, если поползут разговоры, что он еще и чужих мам с лестниц спихивает, возможно, храбрости у него поубавится.

Ада улыбнулась.

— А ты не похож на других, Барт. По-моему, ты…

— Злой?

— Нет, просто другой.

— Хороший, но по-другому?

— Лучше, чем злой.

Ада отправилась распускать слухи, и я остался посреди школьного двора один. Все, кто проходил мимо, таращились на меня, словно на музейный экспонат. Но я отнесся к этому спокойно — ничего, пластырь на лице только сперва выглядит чудно, а потом все привыкнут.

Прозвенел звонок, и я поспешил в класс. Вскоре туда вошел учитель Эгиль и воззрился на меня. Вопросы, которыми он меня засыпал, были вполне предсказуемы: «Что случилось? Тебя кто-то избил?»

Я ответил, что вытирал с люстры пыль и свалился со стремянки, но весь класс уже знал, что это вранье.

— Ты точно хочешь сегодня присутствовать на уроках? Звонила твоя бабушка и сказала, что мама твоя попала в больницу.

Мои одноклассники насторожились: им уже была известна история о том, что Август столкнул мою маму с лестницы.

— Все в порядке. Я после школы к ней зайду.

— А как же выступление? — забеспокоился учитель. — Ты сможешь петь?

— Да, конечно.

Это, похоже, его обрадовало.

— Отлична. Это хорошо, просто прекрасно! Надеюсь, твоя мама скоро поправится. Пожалуйста, передавай ей от меня привет. От нас от всех.

— Спасибо, передам.

Эта перемена была не похожа на все другие. Ко мне подошли несколько девочек, чтобы узнать, как я себя чувствую. Не решив, как лучше ответить — хорошо или плохо, — я сказал, что умею терпеть боль.