Книга Галя - Вера Новицкая

Приятели, красные, как раки, преувеличенно низко расшаркивались перед не менее их смущенной девушкой, которую ни сама хозяйка, ни ее чопорные гости не избаловали подобной учтивостью.

Вспыхнула и Марья Петровна, возмущенная «скандальной» выходкой шурина. Презрительно повела плечами Леля. Только Надя, обратившая внимание исключительно на внешнюю, комичную сторону происшедшего, едва сдерживалась от душившего ее безумного хохота.

«Дал же ему дядя Миша! У бедного ребенка даже шерсть на лысине дыбом поднялась, он со страху собственные глаза перепутал: монокль с правого глаза в левый ткнул», — издевалась она в душе над правоведом.

— Не могу ли я вам предложить чашку бульона? Это так полезно после всякого пасхального сухоедения, — любезно угощала между тем Марья Петровна. — Прошу покорно к столу.

— Mille mercies! Но право, vous savez [29], в такой день как-то совсем есть не хочется, — отнекивался кавалерист.

При этом молодой человек бросал дружелюбный взгляд на бутылку лафита [30] высокой марки, красноречиво доказывающий, что сей сын Марса отдает предпочтение жидкостям не столько горячим, зато, быть может, более горячительным.

— Tous mes remerciements [31], — галантно брякнул он под столом шпорами по адресу Лели, пододвигавшей ему чашку. — И потом эта страшная жара, которая возбуждает исключительно жажду, — мямлил молодой фат [32].

— В таком случае, рюмочку вина, — догадалась Марья Петровна.

— Это с величайшим удовольствием. Merci bien [33], — поторопился согласиться воин, точно опасаясь, как бы хозяйка не изменила своего благого намерения.

— А вы позволите, граф? — минуя суповой вопрос, с бутылкой в руке обратилась Леля к правоведу, постепенно принимавшему свою обычную, дарованную ему природой землисто-зеленоватую окраску.

— Если вы так любезны, попрошу стаканчик, — с не меньшей поспешностью, чем его товарищ, благосклонно согласился он.

— Вы, надеюсь, будете сегодня у Ланского на вечере? Я льщу себя надеждой иметь le grand honneur [34] протанцевать с вами, — основательно промочив горло, справлялся у Лели кавалерист.

— Право не знаю… Это вопрос еще открытый. Вернее, что нет… — со сжатым сердцем, но милой улыбкой ответила девушка.

— Как? Вы не будете? Но это невозможно!

— Это недопустимо! — возопил юнец. — Ce serait une soirée manquée [35]! Cжальтесь, сжальтесь, Ольга Петровна, и вы, Надежда Петровна. Avez pitié de nous tous! [36] Если вы не приедете, это лишит вечер его лучшего украшения.

— Вот именно, c’est le mot, — его лучшего украшения, — подтянул правовед, пропущенным стаканчиком вина окончательно вернувший себе утраченный было дар слова: — Ради Бога! De grâce! [37] — в растяжку фатовато лепетал он. — Мы умоляем…

В ответ Леля улыбалась, но в душе готова была расплакаться. Вся эта ничего не значащая светская болтовня подливала, что называется, лишь масла в огонь. У девушки «с похвал вскружилась голова, от радости в зобу дыханье сперло» [38]. Она уже видела себя царицей бала и всех у своих дивных ног; прелесть того, чего она должна была лишиться, особенно заманчиво и ярко выступала перед ней. От этого потеря казалась еще тяжелее и ощутимее.

Насыпав еще с три короба тому подобных ничего не значащих светских фраз, оба молодых фата наконец удалились.

— А на какой вечер так усиленно приглашали вас эти прекрасные юноши? — полюбопытствовал после их ухода Михаил Николаевич.

— А это, видишь ли, к Ланскому, нашему новому предводителю дворянства. Там устраиваются очаровательные вечеринки, молодежь всегда страшно веселится, общество избранное… Леля обожает бывать там, — воспользовавшись случаем, сразу выложила Марья Петровна все, входившее в ее планы.

— В таком случае, не понимаю, почему наши девицы так отнекивались и безжалостно разрывали сердца этих жаждущих их общества кавалеров. Я думал, там скучища смертная, так они оставляют себе путь к отступлению, а при таких условиях… Я в полном недоумении, из-за чего же колебания? — удивился Таларов. — Платьев, что ли, нет подходящих?

— Есть, есть, дядечка, да еще какие шикарные! — не утерпев, выскочила Надя. — Только чтобы надеть их, стоит поехать, уж не говоря про то, что кормят та-ам!.. Пальчики оближешь! Да и попрыгать невредно.

— Ну? — снова удивился Таларов.

— Вот тебе и ну… А дальше и ни с места, — пояснила Надя, если это могло быть сочтено за объяснение.

— Ах, милый Мишель, между тем все это более чем ясно. Как тебе не пришла в голову простейшая мысль, что мы никогда не позволим себе бросить тебя, нашего гостя, одного на целый вечер, да еще в первый день Пасхи. Ты, видимо, крайне нелестного мнения о нашем гостеприимстве, mon ami [39], — сочла нужным вмешаться в болтовню дочери Марья Петровна.

— Так причина зла, оказывается, таилась во мне, и на сей раз я, как и всякий гость не в пору, явился в благодарной роли «татарина?» — воскликнул Михаил Николаевич. — Ну, матушка, чистосердечно каюсь: поистине и в ум не пришло, чтобы из-за меня стали стесняться. Ради Бога, безо всякого располагайте мной по своему усмотрению!

— Значит, и ты не прочь отправиться с нами? Ланские, конечно, очень обрадовались бы, — слегка испуганная перспективой совместной поездки, осведомилась Марья Петровна.

— Нет, нет! Что ты! Господь с тобой! Оставь медведя в его берлоге! Но вы-то непременно поезжайте и веселитесь себе на здоровье, — успокоил ее шурин.

— Но как же ты совсем один?… — сдавалась Марья Петровна.

— А вы все едете?

— Да… То есть звали всех… — опять замялась Таларова.

— Ага, значит, Галя тоже?

— Галя?… Нет… Она, конечно, нет, — в душе возмущенная «бестактностью» вопроса Михаила Николаевича, не сразу ответила Марья Петровна.