Книга Неоконченные предания Нуменора и Средиземья - Джон Рональд Руэл Толкин

Хурин задумался.

– В Бретиле, – сказал он наконец, – живут родичи моей матери. По прямой лиг тридцать отсюда.

– Если в самом деле случится худшее, – возразила Морвен, – чем помогут нам люди? Дом Беора пал. Если и могучий дом Хадора не устоит, где же укроется жалкий народ Халет?

– Да, они народ немногочисленный и непросвещенный – но доблестный, можешь мне поверить, – сказал Хурин. – А на кого еще нам надеяться?

– Про Гондолин ты молчишь? – спросила Морвен.

– Молчу, ибо ни разу не произносил я этого имени, – ответил Хурин. – Да, молва не лжет – я побывал там. Я не говорил этого никому, но тебе скажу, и скажу правду: я не знаю, где он.

– Но все же догадываешься, и догадываешься верно, не так ли?

– Быть может, – сказал Хурин. – Но этого я не могу открыть никому, даже тебе, разве что сам Тургон разрешит мои уста от клятвы, – так что не допытывайся понапрасну. И даже если бы я, к стыду своему, проговорился, вы все равно бы нашли лишь запертую дверь: пока сам Тургон не выйдет на битву (а об этом слыхом не слыхано, никто и надеяться не смеет), внутрь никого не впустят.

– Что ж, – сказала Морвен, – раз твои родичи беспомощны, а друзья не хотят помочь, придется мне решать самой. Мне приходит на ум Дориат. Думаю, что из всех преград Завеса Мелиан падет последней. И не отвергнут в Дориате потомков дома Беора. Разве я теперь не в родстве с королем? Ведь Верен сын Барахира был внуком Брегора, как и мой отец.

– Не лежит у меня душа к Тинголу, – заметил Хурин. – Не придет он на помощь королю Фингону. И, знаешь, когда я слышу «Дориат», у меня почему-то сжимается сердце.

– А мне не по себе, когда я слышу «Бретиль», – возразила Морвен.

Тут Хурин вдруг расхохотался и сказал:

– И о чем мы спорим? Это ведь всего лишь тени ночных кошмаров. Нам не дано предвидеть будущего. И не может быть, чтобы случилось худшее. Но если случится – я доверяю твоему мужеству и уму. Делай, как повелит тебе сердце. Но не медли. Ну, а если победим, короли эльфов вернут потомкам Беора все его владения и земли. Богатое наследство достанется нашему сыну!

Ночью Турину сквозь сон почудилось, что отец с матерью со свечами в руках склонились над его кроваткой и смотрят на него, – но их лиц он не видел.

В день рождения Турина Хурин вручил сыну нож эльфийской работы, в серебряных черненых ножнах и с такой же рукоятью.

– Вот мой подарок, наследник дома Хадора, – сказал Хурин. – Но будь осторожен! Клинок острый, а сталь служит лишь тем, кто умеет владеть ею. Твою руку она порежет столь же охотно, как и что-то еще.

Потом отец поставил Турина на стол, поцеловал и сказал:

– Вот, сын Морвен, ты уже выше меня – а скоро ты и без подставки станешь таким же высоким. Тогда клинок твой будет страшен многим.

Турин выбежал из дома и пошел бродить один. Слова отца грели ему душу, как весеннее солнышко греет мерзлую землю, пробуждая травы. «Наследник дома Хадора!» – повторял мальчик. Но тут вспомнились ему другие слова: «Будь щедр, но раздавай лишь свое». Тогда он побежал к Садору и воскликнул:

– Лабадал, Лабадал! Сегодня у меня день рождения! День рождения наследника дома Хадора! И я принес тебе подарок в честь этого дня. Вот такой нож, как тебе нужен: острый как бритва, все что хочешь разрежет!

Садор смутился – он ведь знал, что Турин сам только что получил этот нож в подарок. Но в те времена считалось неучтивым отказываться от дара, что предложен от чистого сердца, кто бы ни дарил. Поэтому Садор серьезно ответил мальчику:

– Ты щедр, как и весь твой род, Турин сын Хурина. Я ничем не заслужил такого подарка – боюсь, что и за всю оставшуюся жизнь не смогу отплатить тебе. Но что смогу, сделаю.

Достав нож, Садор радостно воскликнул:

– Эльфийская сталь! Да, вот подарок так подарок! Давно не держал я в руках эльфийского клинка.

Хурин вскоре заметил, что Турин не носит ножа, и спросил его:

– В чем дело? Быть может, ты и впрямь боишься порезаться?

– Нет, – ответил Турин. – Я отдал нож Садору-столяру.

– Ты что, не дорожишь отцовским подарком? – спросила Морвен.

– Дорожу, – ответил Турин. – Просто я люблю Садора, и мне его жалко.

И Хурин сказал:

– Все три дара в твоей власти, Турин: любовь, жалость, и нож – наименьший из трех.

– Только не знаю, заслуживает ли этого Садор, – заметила Морвен. – Он же покалечился по собственной неуклюжести, и не торопится делать, что ему велено – все возится с какими-то безделушками.

– А все же он достоин жалости, – возразил Хурин. – Честная рука и верное сердце могут промахнуться, а такая рана болит сильнее, чем нанесенная вражьей рукой.

– Но новый нож ты получишь нескоро, – сказала Морвен. – Вот тогда это будет настоящий дар – за свой счет.

Однако Турин заметил, что с Садором стали обходиться приветливее. Ему даже поручили сделать новый трон для владыки.

Однажды ясным утром месяца лотрона Турин проснулся от пения труб. Он бросился на улицу и увидел, что двор полон пеших и конных воинов в полном боевом вооружении. Хурин стоял там же и отдавал приказы. Турин узнал, что они сегодня выступают к Барад-Эйтелю. Во дворе собрались только дружинники и слуги Хурина, но в поход отправлялись все воины Дор-ломина. Часть войска уже ушла вперед – их вел Хуор, брат Хурина. Многие должны были присоединиться к владыке Дор-ломина по дороге и идти под его знаменем на всеобщий сбор, объявленный верховным королем.

Морвен попрощалась с Хурином. Она не плакала.

– Я сохраню все, что ты оставляешь на мое попечение, – сказала она, – то, что есть, и то, что будет.

– Прощай, владычица Дор-ломина, – ответил ей Хурин. – Много лет не ведали мы такой надежды, как ныне. Пусть наш зимний пир будет радостнее всех предыдущих, а за зимой настанет весна, свободная от страхов!

Он поднял Турина на плечо и крикнул своим воинам:

– А ну, покажите наследнику дома Хадора, как сияют ваши мечи!

Пятьдесят ослепительных клинков взметнулись к солнцу, и двор огласился боевым кличем северных эдайн:

– Лахо калад! Дрего морн! Сияй, Свет! Беги, Ночь!

И вот наконец Хурин вскочил в седло, и развернулось золотое знамя, и трубы запели в утренней тишине. Так уезжал Хурин Талион на битву Нирнаэт Арноэдиад.

А Морвен и Турин все стояли на крыльце, пока ветер не донес издалека отзвук одинокого рога – то Хурин в последний раз оглянулся на дом, прежде чем скрыться за гребнем холма.

Речи Хурина и Моргота[35]