Книга Зона бессмертного режима - Феликс Разумовский

Основной закон Нибиру был суров — учет, контроль и послушание. Иначе — смерть. Все было просто, как трижды три. Каждую неделю прилетали Смотрители, они забирали раданий и в соответствии с выработкой оставляли протоплазму, из которой в конверторе синтезировалось необходимое — воздух, лекарства, продукты, вода. Так что арифметика здесь была проста: меньше народа — больше кислорода. И потому рождаемость на Нибиру строго контролировалась, внеплановые дети подлежали выбраковке. А план сей утверждал нигрянин Алалу, равно как и регламентировал количество жен. Кому одну, кому две, кому три, кому вечное воздержание. У него самого их было не меньше дюжины, — как говорится, свое исподнее поближе к телу.

— О чем же ты мне хочешь напомнить, Алалу? — улыбнулся Ан. — Я весь внимание. И повиновение.

Улыбался-то он улыбался, только внутренне, ментально и психически, уже настраивался на бой — решительный, смертельный, бескомпромиссный. Ничьих, как известно, на Нибиру не бывает.

— Ты, сучий потрох, будешь у меня сейчас скалиться, как бараша. — Алалу посерел от ярости, нахмурился и начал привставать. — В шахту захотел? На гной? В вечную пахоту? Кто без моего ведома обрюхатил целку из второго блока? Почему ублюдок этот до сих пор еще живой? Что за беспредел голимый в моей хате?

— Не понимаю, Алалу, о чем ты говоришь, — совершенно искренне изумился Ан. — Какие-то обрюхаченные целки, какие-то незадавленные дети. Здесь какая-то ошибка, конфуз, промашка, недоразумение…

Внутри него словно начала сжиматься какая-то могучая пружина, только тронь ее, задень, мысленно отдай приказ, и она ударит со смертельной неотвратимостью. Словно батагайская черная швобра, атакующая добычу из засады.

— Ах, значит, такую мать, ошибка? Промашка? Конфуз? — рявкнул, брызгая слюной, Алалу, бешено вскочил, повернулся к своим: — Эй, Харя, ну-ка приведи! Сейчас будет тебе, лепила, такую мать, промашка!

— Сделаем, утес, — пакостно осклабился Харя, рыжий бирбижанский хербей, юрко нырнул за перегородку и вскоре торжествующе вернулся. — Опа-на!

За собой он тащил упирающуюся Нанн, на ее руках заливалась Нинти, на щеке алел впечатляющий синяк. Пружина внутри Ана звякнула, задрожала и только чудом не пришла в движение.

— Ну что, сучий потрох, это тебе промашка? Ошибка, бля? Конфуз? — зверем заревел Алалу, витиевато выругался и резко шагнул к Ану. — Что, никак признал? Вот она, твоя скважина, а вот он, твой приплод. Кому лапшу хотел навешать на уши, ты, интеллигент позорный? В общем, давай так. Не хочешь в шахту на гной — сам короеда пореши, а баба… Хрен с тобой, владей. Только мы ее вначале с братвой на четыре кости поставим. Уж больно хороша. С литаврами, с мандой. Ну как тебе такая перспектива?

Пружина внутри Ана клацнула и начала стремительно распрямляться.

— Утес, что угодно, только не в шахту, — жалобно всхлипнул он, кинулся к ногам Алалу, и едва тот, расслабившись, гнусно оскалил пасть, хлестко, на резком выдохе, ударил его пальцами в пах. Так конкретно врезал, что того скрючило.

— Ты, сука, чего?.. — изумился Харя, выругавшись, бросился вперед, но Ан без промедления выхватил приблуду, и хербей навеки замолк — наискось через все лицо отметила его отравленная сталь.

— Мочи его, мочи! — заорали в кодле, дружно схватились за кастеты и ножи, только Ан нагнулся над Алалу, миг — и бластер оказался у него в руках. Сверкнула вспышка, осело тело, пронзительно запахло жареным. Еще, еще, еще… И наступила тишина — суетиться, кричать, делать какие-нибудь движения, да просто выделяться из толпы всем сразу резко расхотелось.

— Так, ну вот и молодцы, — с вескостью заметил Ан, крайне глубокомысленно вздохнул, в задумчивости поводил стволом бластера и выбрал уркагана покрупней. — У тебя сколько доз?

— П-п-п… — отозвался тот, впрочем, без особого энтузиазма. — Пять… доз… у меня…

— А у тебя? — повернулся Ан к другому шкафу, без труда узнал, что тот имеет шесть доз, тронул поседевшие густые волосы и подошел к все еще скорчившемуся Алалу. — Ну ты и жмот. — С силой приласкал ногой в больное место, выудил из-за пазухи емкость с ханумаком, знаком подозвал к себе первого амбала.

— Тебя как звать-то? Шамаш? Хорошее имя. А по какой статье? По сто сорок восьмой? По сто сорок восьмой прим[61]? Гм… На, держи, здесь двести доз, честно поделите на всех. И скажи всем от моего имени, что отныне всегда будет так. Я сказал.

— О-о-о, — ликующе прокатилось в братве, зацокали одобрительно языки, на гнусных физиономиях ануннакского отребья закривились сладострастные ухмылки. — Ы-ы-ы…

По существу, это была стая — алчная, злобная и нестойкая, где царил единственный закон — сила. С дерьмом смешали вожака? Замокрили товарищей? Плевать. Главное, вроде бы обламывается ширева немерено. А что делать на этой чертовой Нибиру, как не убивать время? Дозу, дозу, дозу давай…

— Ну вот и ладушки, — сделал вывод Ан, засунул излучатель за пояс и миленько так посмотрел на уркаганов. — Я вижу, возражений нет. Да, чуть не забыл, последний штрих, — весело хмыкнул он, медленно расстегнул штаны и принялся мочиться на Алалу. Не спеша, от всей души, с чувством, с толком, с расстановкой. Мерно журчала струя, корчился в теплой луже нигрянин, стая с равнодушием смотрела на процесс запомоивания вождя. Дозу, дозу, дозу… Наконец Ан иссяк, с улыбкой подошел к дрожащей Нанн и, с нежностью полуобняв за плечи, направился в покои Алалу.

— Э-э-э, — раздался за его спиной грубый голос. — А этого куда? В конвертер?

Говорил угонщик Шамаш. Он все еще стоял в ступоре, с какой-то улыбкой на губах и не сводил горящих глаз со склянки с экстрактом ханумака. Чем-то он напоминал больного ребенка, сжимающего в руке любимую игрушку. Другая его рука указывала на запомоенного Алалу.

— Хрен ему, а не конвертер. Пусть раданий кайлит, — даже не обернулся Ан. — В шахту его, на гной, на нижний уровень и на пониженную жирность. Завтра лично проверю.

В голосе его звучали властные нотки, он снова ощущал себя Корректором Совета. Только не Верховного — Уголовного.

— По железке[62], сделаем, — вышел из прострации Шамаш. — Эй, Глыба, Хорь, Зануда, Мочегон. Слышали, блин, что сказал утес? В шахту этого говнюка, на нижний уровень, на гной. Живо, бля, у меня!

Вот так. Утес умер, да здравствует утес.

Тюрьма Нибиру. Двадцать лет спустя

И вновь Энлиль просил ее согласья;

Она же отворачивает прочь лицо:

«Лоно мое мало, не знает вторженья мужчины;

Губы мои невинны,

Они поцелуев не знают…»

Шумерские сказы

— Ну что, сучий выкидыш, — угрюмо буркнул Ан, нехорошо прищурился и посмотрел на сына, наследника Энлиля. — Доигрался, бля? Довыкаблучивался? Дотряс мудями? Вот я тебя, суку, в шахту. В подручные к Алалу…