Книга Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Итак, имя героини было выбрано Пушкиным преднамеренно и связывалось с заговором декабристов. Обращает на себя внимание и поражающий глубиной скорбной сосредоточенности автопортрет, которым поэт открывает первые стихи V главы, начатой 4 января и законченной 22 ноября 1826 г. Иными словами, строфы сна Татьяны писались вслед важнейшим событиям истории: смерти Александра I, восстанию и казни декабристов и неожиданной кончины «порфироносной вдовы» – Елизаветы Алексеевны – в Белёве 4 мая 1826 года.
Из всех аспектов, в которых рассматривались финальные строфы «Онегина», менее всего изучен вопрос «меланхолического эпиграфа» из Саади, которым Пушкин объединяет казненных и сосланных декабристов с судьбой Той, с которой образована героиня романа.
«История переживается поэтом в фабуле романа», – замечает С. А. Фомичев.
Но как понимается академистами связь фабулы «Онегина» с жизнью и смертью исторических лиц эпохи и переживаниями Пушкина, отразившимися в поэтике романа?
Из общей массы работ, посвященных этой теме, выделяется статья доктора В. Ветловской «Иных уж нет, а те далече», показательная «выпадением» тех Пушкинских текстов, которые не согласуются с ранее сложившимися представлениями. Цитируя следующие финальные стихи «Онегина»:
В. Ветловская дает им следующее толкование: «Логика сказанного такова, что «блаженны» оказываются те, у которых, в отличие от уцелевшего поэта, «Рок отъял» не только «много», но и все. Однако их блаженство – результат свободного выбора своей судьбы и предпочтения смерти уделу живых («оставил», «не дочел», «вдруг»)… Но говоря о «блаженстве», достигаемом «умением умереть», – исследовательница относит его только к мужеству пяти казненных декабристов, опуская два предыдущих стиха – о свободном выборе Той,
то есть той очевидной исторической личности, которая не только «предпочла смерть уделу живых», говоря словами В. Ветловской, но, подобно поэту, прервавшему строфы «Онегина» («Роман уж отданный в печать. Его не конча перервать») – «вдруг» – то есть внезапно, неожиданно, в отличие от ожидавших казни и ссылки декабристов, – прервала «праздник» (!) своей жизни, не дочитав своего «Романа», что позволяет сделать предположение о самовольном уходе из жизни прототипа героини. Таков логический контекст заключительных стихов «Онегина».
Почему В. Ветловская купировала эти два – важнейших – стиха из своих рассуждений? Думается, по той простой причине, что приведение стихов полностью разрушало академические взгляды, по которым образ Татьяны то восходит к личности пережившей поэта М. Раевской-Волконской, то опускается до жизненного благополучия Е. Воронцовой, включая версию А. Ахматовой, видевшей в «пунцовой токе» агента III отделения Витта – К. Собаньской – «малиновый берет» Татьяны. Пушкин скептически относился к современным (и будущим) судьям поэтики «Онегина», о чем свидетельствуют рукописи II главы: «Не я первой, не я последний Их суд услышу над собой Ревнивый, строгий и тупой» (6, с. 301). (Дальнейшие стихи: «Себя и жребий их прославить», – думается, имеют отношение к реалиям жребия исторических прототипов героев.)
Чтобы убедиться в достоверности всех вышеприведенных предвещаний и предвидений смерти героини романа, обратимся к текстам V главы и комментариям поэта.
Итак, девушки гадают Татьяне «на колечко», то есть на замужество:
(«При пеньи песни роковой» – уточнено в автографе).
«Первая песня предрекает смерть», – комментирует Пушкин «добро и славу» замужества Татьяны. Но Татьяна, «вопреки страху» – авторской мысли о «Светлане-Леноре», – решила испытать судьбу еще раз и загадала на зеркало, то есть на «зерцало» будущего:
«В нашем романе время расчислено по календарю», – утверждает Пушкин. К какому же году относятся гадание и сон Татьяны?
По данным Камер-фурьерского журнала, такая долгая осень стояла в 1824 году. Значит, гадание и сон Татьяны приходились на «роковой» 1825 год.
Теперь обратимся к известным строфам сна, останавливаясь на смысле каждого предмета, встретившегося Татьяне на пути к Онегину. Итак, «поток-пучина».
Ср. бег коня со всадником – героем «Кавказского пленника», несущегося в кипящую глубину седого потока:
Приведенные автореминисценции вряд ли случайны, ибо в предисловии к изданию I главы в 1825 г. Пушкин пишет: «Станут осуждать антипоэтический характер главного лица, сбивающегося на Кавказского пленника». (Напоминаю: после предисловия следовал «Разговор книгопродавца с поэтом» о так называемой утаенной «Северной любви».)
По «Словарю великорусского языка» В. Даля «пучина» означает: «водоворот, выбивающий воды из бездны, морская бездна. «Пучинити» – наводнять, топить». Итак, Пушкин и Даль отсылают нас к «водовороту», «наводнению», «потопу» 1825 года, то есть к восстанию декабристов (см. главу «Петербургская повесть» настоящей работы).
Рассмотрим «гибельный мосток». Прежде всего следует сказать, что мотив моста входил в состав колядок под Рождество и связывался с узнаванием судьбы.
По мифопоэтической традиции мост строится как бы на глазах путника – в самый актуальный момент жизни, на самом опасном месте, где путь прерван, где угроза со стороны злых сил наиболее очевидна. Но самым существенным является то обстоятельство, что мост открывал путь из одной жизни в другую – то есть служил входом в царство мертвых, о чем и говорит стих Пушкина – «Гибельный мосток».
