Книга Пушкин и императрица. Тайная любовь - Кира Викторова

Не менее любопытно сравнение хоровода «бесов» с сухими листьями ноября – месяца кончины Екатерины II и Александра I:

Бесконечны, безобразныВ мутной месяца игреЗакружились бесы разны,Будто листья в ноябре.

В вариантах стихов:

Кто их вызвал? Кто их гонит?Что так жалобно поют?.. —

слышится клич мертвеца, зовущего «летучую сволочь» на трагическое обручение «Леоноры» Катенина:

«Кто там? Сволочь! Все за мною!Вслед бегите вы толпою,Чтоб под пляску вашу мнеВеселей прилечь к жене».Сволочь с песней заунывнойПонеслась за седоком…Вой на воздухе высоко…

Требует внимания и странное сближение сна Татьяны со сном Наташи – героини стихотворения 1825 г. «Жених»:

Мне снилось, говорит она,Зашла я в лес дремучийИ вдруг, как будто наяву,Изба предо мною…Дверь отворила я. Гляжу…

«Разгульное похмелье» разбойников:

Вдруг слышу крик и конский топ……Пенье, шум и звон, —

является реминисценцией тризны «больших похорон» в сне Татьяны:

За дверью шум и звон стакана,Как на больших похоронах…Пенье, свист и хлоп.Людская молвь и конский топ.

Героиня «простонародной сказки» 1825 г. «Жених» носит в автографе два имени, подобно героине романа:

Три дня купеческая дочьТатьяна пропадала…(«Жених», 2, 2, с. 957)

Ее сестра звалась Наташа,Впервые именем такимСтраницы нежные романа…(«Онегин», 6, с. 289)

Портретные черты героинь также идентичны:

Стоит бледна, как полотно.Открыв недвижно очи,И все глядит она в окно…(«Жених»)

Как роза вспыхнула она,И вдруг, бледнее полотна……И у окна сидит она…и все она…(«Онегин»)

Но если героиня романтическая доверчиво вверяет свою судьбу хозяину «шайки домовых»:

Он там хозяин, это ясно.И Тане уж не так ужасно… —

то «простонародная» Татьяна-Наташа раскрывает жениха – предводителя шайки разбойников – как коварного злодея, губителя своей невесты:

Злодей девицу губит,Ей праву руку рубит…

Трудно поверить, что и это тематическое сближение было случайным. Связь приведенных поэтик, семантических повторов свидетельствует о глубокой избирательной ассоциативности мышления Пушкина – способности проявлять фрагменты «невидимой» исторической реальности, имеющей отношение, как нам представляется, к неким фактам биографии прототипов героев романа. «Ассоциации в художественном произведении», – считает И. Р. Гальперин, – «не возникают спонтанно. Они результат творческого процесса, в котором отдаленные, не связанные логическими скрепами представления приобретают вполне понятные связи между описываемыми явлениями». («Текст как объект лингвистического исследования» с. 792.)

Но для того, чтобы правильно определить эти связи у Пушкина, исследователь (подобно Онегину) должен «…меж печатными строками читать духовными глазами иные строки…» – то есть «совершенно погружаться» в мир идей поэта.

Итак, все вышесказанные «странные сближения» подводят Музу поэта – то бишь «Ленору-Татьяну» – к единому гробу с ее суженым (иначе зачем было Пушкину отсылать читателя к «Леноре» Бюргера?):

«А кровать нам?» – шесть досок.«В ней уляжется ль невеста?»– Нам двоим довольно места… —

отвечает мертвец на вопрос «Ольги-Леноры» Катенина (См. главу книги «Тайна счастия и гроба». Ср. единство захоронения героев «Медного всадника»). Таким образом, эпиграф к V главе из «Леноры» – «Светланы» нес в себе предвещание смерти как героине, так и герою романа.

Заканчивая тему эпиграфа, следует отметить, что в эпиграфе к повести «Метель» Пушкин изменяет известный стих «Светланы»: «Ворон каркает печаль» – на «Вещий сон гласит печаль», поясняя тем самым, что сон Марьи Гавриловны оказался вещим, то есть сбывшимся, не только в отношения «окровавленного» Владимира (ср. смерть Владимира Ленского, поверженного ножом Онегина). «[…] Отец… с мучительной быстротой тащил ее по снегу и бросал в темное, бездонное подземелье… Другие безобразные, бессмысленные видения неслись перед нею одно за другим». Иными словами, тащимая по снегу Марья Гавриловна, подобно Татьяне, в лапах Медведя:

Упала в снег, медведь проворноЕе хватает и несет,Она бесчувственно-покорна,Не шевельнется, не дохнет,Он мчит ее лесной дорогой… —

попадает в «бездонное подземелье» ада (?), где перед ней, как перед Татьяной, являются «одно за другим» безобразные видения чудовищ.

Не менее важны для понимания образной системы Пушкина и другие параллели сюжетов, также не замеченные исследователями. В автографе финальная фраза «Метели»: «Бурмин упал к ее ногам» – представляет автореминисценцию известных стихов VIII главы «Онегина»:

В тоске безумных сожаленийК ее ногам упал Евгений…

Сбоку приведенного финала повести Пушкин записывает: «19 окт. сож(жена) X песнь», – из чего следует, что герои «Метели», как и герои романа в стихах, имели для Пушкина некую связь с открытием Лицея, сожженной песнью «Онегина» и декабристским движением, связывая таким образом в единый ассоциативный узел перечисленные произведения.

Напомним, что черновик конца V главы, как и черновики VI («Поединка»), были в сожженной (!) Михайловской тетради, то есть V, VI, X глава и автобиографические Записки, уничтоженные поэтом, хранили единое историко-политическое содержание.

Как известно, V глава в рукописи названа «Имянины». Тем самым Пушкин вновь напоминал исследователям, ибо читателям была неведома рукопись (ср. «В начале моего романа смотрите первую тетрадь»), о своем «своевольном освящении» страниц романа именем «Учредительницы Татианы и с нею в Риме пострадавших» – святой мученицы, жившей при императоре Александре Севере, убитом взбунтовавшимися преторианцами, – как сообщает «Словарь о святых, прославленных в Российской Церкви…» князя Д.А. Эристова, «оказавшего важную услугу истории» – по мнению Пушкина. Рекомендуя читателям «Современника» в 1836 г. «Минеи» лицейского товарища, Пушкин пишет далее: «Есть люди, не имеющие никакого понятия о жизни того святого угодника, чье имя он носит от купели до могилы, не позволяя себе никакой укоризны, не можем не дивиться крайнему их нелюбопытству». («Современник», СПб., 1836.) Сказанное, к сожалению, можно отнести и к исследователям поэтики Пушкина.