Книга Бега - Юрий Алексеев

— Попался, попался, который кусался! — захохотал пес. — Я так и ждал. Молодец, сестренка!

— Не стройте из себя «капкана». Где, в чем попался?

— Тут один нюансик имеется, — вкрадчиво сказала сестренка. — Если ты не любишь манекенщиц, значит, не любишь и себя. Ты ведь тоже «передвижная фигура»… Посуди сам, внешне — с тебя хоть открытки печатай, а внутри — пустота, холод. Оттого и родить толком ничего не можешь. Не так ли, дружок? Твоя работа — та же поденщина, дружок.

— Топорная работа, — подхватил на лету пес. — Искусство жертвовать собою заменено уменьем жить…

— И жертвовать чужою головою, — мягко вклинила лиса.

— Идите вы к черту! — выругался Агап Павлович.

— Сейчас не время, — сказал пес, — у нас там обеденный перерыв.

— Отрицаю! — закричал Агап Павлович. — Нет перерыва, нет собачьего нюха, нет никакой рыжей лжи. Ничего нету!!

— Ах не-е-ту? — пропел пес. — Оставь его, сестра! Пусть посмотрит, на чем он держится…

В тот же миг зверье отринулось, и все пошло кувырком. Кубарем покатилась луна, закаруселили, путаясь в голубой клубок, звезды. Агап Павлович сделал «бочку», потом «штопор» и камнем пошел к земле. А сверху из голубого клубка на него с подлым интересом смотрела давешняя морда Голубого козла. Агапу Павловичу стало страшно. Нестерпимо засвистело в ушах, а тело стало нагреваться. Приближалась земля… Вот она близко. Совсем рядом… Вот уже над облаком показалась каменная голова Ивана Федорова, и Агапа Павловича несет на нее, как корабль на риф. Голова все ближе… ближе… Агап Павлович поджал ноги, расставил руки самолетиком и замахал ими, как бы ища в этом спасение. Но вместо спасения с земли грянуло несуразное, несовместимое с моментом:

— Ку-кы, ку-кы, ку-калочки, едет Ваня на палочке!

А теноришко вскочил на стул, заложил шулерские пальцы за портупею и, закатив, глазки на Агапа Павловича, сладко заголосил:

— На побывку едет молодой моряк, грудь его в медалях, ленты в якорях!

У Агапа Павловича опустились руки.

«Все! — подумал он. — Души у меня нет, а телу — каюк!»

Проснулся он совершенно разбитым, весь в горячем и липком поту. Во рту было сухо и горько, а в ушах звенело, как и впрямь после долгого перелета.

— Ну, погоди! — шепнул Агап Павлович кому-то невидимому. Он с трудом выпутал ноги из одеяла, оделся и пошел в соседний номер к Сапфирову.

— Нет ли у тебя чего от головной боли, Тимур?

Агап Павлович проглотил таблетку и тотчас же спросил:

— Эту мерзость уже сожгли? Я про «Козла» тебя спрашиваю.

— Разумеется! Белявский — человек слова, — поторопился Сапфиров.

— Надо бы и пепел развеять, — сказал Сипун.

— Ну, это уж слишком.

— Не слишком, а в самый раз. Кстати, как ты относишься к манекенщицам?

— Бывает. Дело-то житейское, — соткровенничал Сапфиров.

— Я не об этом, дурак. Ты как: их любишь или нет?

— Что вы, что вы! — испугался режиссер. — Я их близко к камере не подпускаю. Только в массовых сценах и не больше.

«И этот попался бы», — подумал Сипун, после чего ему сразу полегчало. Вторую таблетку он глотать не стал.

Глава

XI Будни юга

Скорый поезд прибывал в Янтарные Пески очень рано, когда суматошные курортники только начинали выстилать на пляже посадочные кресты, занимая место под солнцем родственникам и знакомым. Но еще раньше поднимались жители разбойного селения Круча. Не имея консульских отношений с квартбюро, они выходили на перрон и брали пассажиров живьем.

Едва Стасик Бурчалкин спрыгнул с подножки, его подхватила на руки бой-баба в пламенном сарафане «Ярость Анапы» и мужских сандалетах на босу ногу.

— Сынок! — прилипла она к Стасику жарким телом. — Ты надолго? У меня коечка рядом с морем. Где он, твой чемоданчик?

— Мне в гостиницу, — сказал Бурчалкин, силой размыкая душные объятья.

— Куку с макой там получишь!

— А без мака можно? — сказал Бурчалкин, но «Ярость Анапы» уже подхватила чей-то вспученный чемодан и, поставив владельца перед фактом, повела его в дикое предгорье.

Так всегда поступали жители аула Круча, отбивая хлеб у горожан.

Бурчалкин вышел на вокзальную площадь и увидел прямо перед собою гостиницу «Прибой». Из «Прибоя» выскакивали и торопились, как на работу, постояльцы с махровыми полотенцами через плечо. Бухать в двери дежурным тут не приходилось: к половине восьмого в гостинице оставались одни горничные.

Стасик думал, что ему придется будить консультанта по реквизиту Белявского, но в «Прибое» задержалась из-за прически одна Эльвира Маньяковская. Режиссер и консультант укатили чуть свет в Ялту, а оставленный без присмотра коллектив смылся на пляж, захватив с собой для отвода глаз чучело таежной цесарки.

Тимур Артурович и Белявский должны были обернуться за два дня, так сказала Маньяковская, и самое лучшее было стеречь их прямо в гостинице. Но к табличке над стойкой администратора «Мест нет» кто-то приписал от руки: «и не будет».

— А Госпитальная отсюда далеко? — спросил Стасик после того, как испробовал все средства для поселения и пять рублей, заложенные в паспорт, в том числе.

Оказалось, что недалеко.

«Познакомлюсь-ка я с отцом Герасимом, — решился Бурчалкин, нащупывая в кармане фотографию Потапки. — Госпитальная, шестнадцать… Прекрасно! Денег, как всегда, в обрез, а выкупать картину дело тяжкое».

Дом 16 по улице Госпитальной представлял собой двухэтажный особнячок, огороженный невысоким каменным забором. За ним открывалась виноградная беседка, уставленная раскладушками, а чуть дальше виднелся сарайчик, сотворенный из кровельных отбросов.

Стасик пересек мощенный плиткой двор и остановился как вкопанный. Из дверей выпорхнула никем не заверенная, но тем не менее действительная копия Брижит Бардо. Может быть, не совсем та прическа и платье не от «Диора», но она была определенно из тех, ради кого сидят за растрату и лезут за эдельвейсами, даже зная, что шея не ломается дважды.

Стасик был далеко не середнячок: метр восемьдесят, осетинская талия, торс гребца, нос молодого Байрона и нацеленные снайперские глаза, приводившие обычно в смятение продавщиц универмага. Но отечественная Бардо проскочила мимо Бурчалкина, как предмета неодушевленного, разглядывая при этом облака, которых и на небе-то не было вовсе. Лишь на выходе со двора она сделала затяжной пируэт в полтора оборота и продемонстрировала со всех сторон пляжный ансамбль «Монако».

«Есть, есть женщины в крымских селеньях!» — пробормотал Стасик, намереваясь тотчас же блондинку догнать, но принял все-таки другое, разумное решение.