Книга Покров для архиепископа - Питер Тримейн

— Хм. Мальчик сказал, что вы надолго ушли вниз с одной свечкой. Очень неразумно так задерживаться.

— Мы совсем забыли про время, — выдохнул Эадульф. Голос к нему вернулся, и он ощущал себя глупцом перед этим стариком, глядящим на них с насмешливым укором.

— Многие погибают здесь по собственному неразумию, — проворчал старик. — Готовы идти за мной? Я отведу вас к выходу.

Они кивнули, чувствуя смущение и неловкость. Старик шел впереди и говорил из-за плеча:

— Да, да, здесь у нас в катакомбах многие гибли. Смерть среди мертвых! — Он хрипло усмехнулся. — Ирония судьбы, не правда ли? Люди уходят смотреть останки святых и мучеников — и теряются. Некоторые, как вы, из-за собственной глупости остаются без света и обречены вечно блуждать в темноте, если только им не повезет. Вам повезло, и еще как! А вы знаете, сколько в длину займут римские катакомбы, если их выпрямить в один длинный туннель? Это будет шесть тысяч миль. Шесть тысяч миль под землей! Некоторых из тех, кто пропал в этих коридорах, так и не нашли. Кто знает, быть может, их души и по сей день бродят там внизу, среди мертвецов, и…

К счастью, они уже шли по ступенькам, ведущим наружу, в мавзолей, и вскоре оказались на залитом ослепительным солнечным светом христианском кладбище.

Мальчик сидел перед своей корзиной со свечками и глядел на них отсутствующим взглядом.

Старик остановился, задул фонарь и поставил его у входа в мавзолей.

Он задумчиво сплюнул в сторону.

— Говорил же мне мальчик… — проворчал он, пожимая плечами.

Фидельма порылась в сумке-марсупии, висевшей в складках ее одежд и служившей ей кошельком, и дала мальчику серебряную монету. Мальчик взял ее и опустил в свою чашу, не меняя выражения лица. Эадульф тоже достал монету и протянул ее старику, но тот покачал головой.

— Монету для мальчика, и этого достаточно, — хрипло сказал он. — Но если для вас, монахов, земная жизнь ценна, то в следующий раз, как будете в той базилике, — он показал на торчавшую вдалеке за Аврелиевой стеной башню святого Иоанна Латеранского, — поставили бы свечку и помолились бы за него.

Фидельма с интересом взглянула на него.

— Старик, ты ничего не попросил для себя. Почему?

— Мальчику молитвы нужнее, чем мне, — проворчал старик, будто защищаясь.

— Но почему?

— Когда придет мой срок, он останется один на свете. Я уже стар и многое видал за все эти долгие годы. Но отец мальчика, мой сын, и его жена уже ушли от меня в лучший мир. У мальчика никого нет, и, быть может, вашими молитвами в его жизни будет что-то получше, чем до самой смерти сидеть здесь и продавать свечки.

Фидельма пристально посмотрела в бесстрастное лицо ребенка. Ей ответил спокойный, пустой, ничего не выражавший взгляд.

— Чем бы ты хотел заняться в этом мире? — тихо спросила она.

— Какое это имеет значение. Все, что я могу делать — это сидеть тут и мечтать, — пробормотал мальчик.

— А о чем ты мечтаешь?

На мгновение его глаза заблестели.

— Я бы хотел уметь читать и писать и служить в каком-нибудь великом монастыре. Но это невозможно.

Он снова опустил взгляд, а лицо стало непроницаемым, как прежде.

— Потому что тебе не на что учиться, — вздохнул старик. — Я сам необразован, понимаете, — он обратился к ним, оправдываясь, — и денег у меня нет. Того, что мы выручаем за свечки, хватает только на пропитание. На излишества уже не остается.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросила Фидельма с улыбкой.

— Антонио, сын Нерея, — спокойно и гордо ответил он.

— Мы будем молиться за тебя, Антонио, — сказала Фидельма. — И за тебя, старик. — Она повернулась к деду с поклоном. — Спасибо вам, что пришли на помощь так вовремя.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Близился вечер, но воздух был еще теплым и влажным. Вернувшись с кладбища, сестра Фидельма отправилась на постоялый двор Арсения и Эпифании. Она с середины ночи была на ногах и очень устала. Ей хотелось не только перекусить, но и устроить себе сиесту — так здесь называли шестой час дня, sexta, самое жаркое время суток, когда римляне скрывались в комнатах и отдыхали от невыносимого зноя. Освежившись купанием и недолгим сном, она обнаружила, что ее ждет Фурий Лициний, чтобы снова проводить в Латеранский дворец. Она обещала Эадульфу встретиться с ним там, чтобы вместе расспросить свиту Вигхарда.

Первое, о чем она спросила молодого стражника, — нет ли вестей о пропавшем Ронане Рагаллахе. Лициний покачал головой.

— С тех пор, как он бежал, то есть с сегодняшнего утра — ничего. Вполне возможно, что он прячется где-то в городе, хотя мне кажется, что тогда его легко бы заметили, с его необычной тонзурой, какую носят ирландские и бриттские монахи.

Фидельма задумчиво склонила голову.

— Значит, вы уверены, что он в городе?

Лициний пожал плечами. От капеллы Святой Евпраксии они свернули на Виа Мерулана и пошли вниз, где у подножия холма стоял Латеранский дворец.

— Мы известили все посты стражи на всех воротах города. Но Рим большой, и в нем есть такие места, где человек может прятаться годами или даже убежать незамеченным. Например, берегом Тибра, до Остии и Порто, что у моря, а оттуда уже можно наверняка уехать в любую сторону света.

— У меня такое ощущение, что он все-таки в городе. И рано или поздно найдется.

— Deo Volente, — смиренно сказал Лициний. — На все Божья воля.

— Лициний, вы хорошо знаете город? — Фидельма решила переменить тему.

Лициний поморгал.

— Ну, так же, как все. Я родился и вырос на Авентинском холме. Мои предки были патрициями еще во времена основания Рима, они девять веков назад предложили Лициниевы законы. — Фидельма заметила, что лицо юноши слегка порозовело от гордости. — Во времена великих Цезарей я мог бы быть генералом императорской армии, а не…

Спохватившись, он бросил на Фидельму сердитый взгляд, словно это она виновата, что выпустила наружу его затаенное недовольство чином простого стражника, и замолчал.

— Тогда, может быть, вы сможете ответить на вопрос, который мне не дает покоя, — сказала Фидельма, делая вид, что ничего не заметила. — Столько людей говорили мне, как Рим прекрасен, а я смотрю и вижу, что дома будто покалечены войной. Одни почти разваливаются, другие открыты любой непогоде — вид такой, будто на город напали варвары. Я знаю, что вторжение Генсерика и его племени вандалов было очень давно. Но эти разрушения явно свежие, разве нет?

К ее удивлению, Лициний расхохотался.

— Сестра, вы очень проницательны! Только варвар, который все это сделал, — не кто иной, как наш собственный император.

Фидельма была ошеломлена.