Книга Ветер ночи - Карл Эдвард Вагнер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Холодною лаской коснитесь меня,
Да так, чтоб о милости я вас молил.
Несите меня вы в далекие страны,
Рисуйте картины, каких не видал,
Заденьте романтики смерти струну.
По тропам неведомым к людям ведите,
И я стану смерть призывать лишь одну
Но вы ведь меня никогда не простите,
Ну что ж, заберите меня, вихри ночи!
Помчите мой дух на зловещих крылах,
И пусть воспарю я как тень среди прочих,
Кому радость смерти судьбой не дана.
Коснувшись перстами слепых своих глаз,
Познаю я мира сокрытые тайны,
Пусть все пронесется пред мною зараз.
И пусть лишь одни вихри ночи…
Опирос читал запинаясь, и от этого поэма казалась еще более несвязной, отрывистой. Ее полуоформленные строки рассказывали о песке, движущемся через пустой склеп, и о том, почему склеп пуст, о ветре в лесу, где лежит умирающая богиня; о полуразрушенных крепостных стенах и о бледной красавице, которая прохаживается по этим стенам; о черной волне, разбивающейся о зубья крутого обрыва, и о тени, что притаилась там; о горах, покрытых вечным льдом, где застыл погруженный в сон древний город…
Болезненно скривившись, Опирос закончил, резко собрал листы, схватил свою кружку и одним большим глотком опорожнил ее, судорожно дернув кадыком.
– Вот и все. Ну как?
Кейн ответил уклончиво:
– Думаю, все это ты еще приведешь в порядок. Хотя то, что есть, мне нравится. Картины, которые ты рисуешь, на сей раз обладают большей притягательной силой. Создается настроение, почти не замечаешь, что сознательно нагнетается напряжение. Композиция пока не слишком продумана, хотя, по-моему, похоже на…
– Все это надуманно! – гневно фыркнул Опирос. – И надуманно, и натянуто! И все еще находится на стадии предварительного наброска. Я уже добрый месяц мучаюсь бессонницей, думая об этом. Мое воображение или бессильно, или слишком туманно. Не могу добиться впечатления реальной атмосферы.
– Но ведь уже начинает получаться, – возразил Кейн. – Атмосфера будет создаваться постепенно, по мере продвижения работы. Объедини несколько отрывков, добавь какое-нибудь окончание, пусть даже поначалу оно тебя не удовлетворит. Убери слабые куски, а потом уже решай, что с этим делать, – по крайней мере, ты сможешь выделить что-то конкретное. Думаю, ты близок к тому, чтобы создать вещь столь же замечательную, как твои прежние работы!
Опирос презрительно хмыкнул.
– Столь же замечательную, как прежние? Такую же несовершенную, ты хочешь сказать! Черт, хотел бы я хоть раз услышать, что написал шедевр! Только не начинай, пожалуйста, скрипучую философскую дискуссию о невозможности существования идеала. Понимаешь, Кейн, я все-таки надеюсь, что смогу написать поэму, которую сам сочту совершенной. Пока же ни одной своей вещью я не был в достаточной мере удовлетворен. Все они – результат компромисса между тем, что я хочу, и тем, что я могу сделать. Я понимаю, что строка не совсем такая, как надо, – но как перейти эту грань, создав то, что нужно, убей, не знаю…
– И что такое для тебя совершенство? – иронически спросил Кейн, предвкушая еще один горячий спор до утра.
– Поэма лишь тогда совершенна, – не задумываясь, откликнулся Опирос, – когда захватывает слушателя целиком и полностью. Это должна быть проекция чувств и мыслей автора в сознание слушателя. Он должен полностью погрузиться в реальность поэмы: испытывать те же ощущения, что и автор, чувствовать атмосферу, видеть те же картины, сливаться с настроением поэта… Любой дурень с зачатками таланта может написать стихотворение, которое выслушает какой-нибудь другой дурень; хороший поэт может написать стихотворение, которое затронет восприимчивого слушателя. Но создать стихотворение, которое своей магией очарует даже притупленное воображение, – вот это, Кейн, и есть совершенное искусство, творение подлинного гения!
– Занятная теория искусства, – отозвался Кейн после короткой паузы. – Ты себя понапрасну мучаешь поисками недостижимого совершенства. Я очень ценю твой талант, Опирос, и все-таки мне кажется, что гениальное творение, к которому ты стремишься, превосходит человеческие возможности.
– Невероятно! Кейн провозглашает богобоязненную доктрину о неизбежном поражении человека, который осмелится покуситься на те вершины, где может находиться лишь Бог, – съязвил Опирос, но тут же пожалел о своих словах.
Пронизывающий взгляд Кейна задержался на поэте. Кейн минуту раздумывал, насколько случайной была эта насмешка.
– Ты ведь знаешь, я совсем не это имел в виду, – ответил он с ледяным спокойствием. – Ну а если без обиняков: неужели ты думаешь, что твой гений справится с этой задачей?
Опирос уставился на Кейна.
– Не знаю, – признался он, избегая его взгляда. – Это меня и мучит. Я знаю, как это делается: ритм, размер, слова, образы… Я понимаю, как ткать полотно, но не могу ухватить путеводную нить. Нужно вдохновение, озарение, чтобы вытащить воображение из болота заезженных идей. Если бы я только знал, как уничтожить в себе талант производить на свет стихи, похожие друг на друга… одни и те же потертые образы, тусклые эмоции… Моя поэма должна быть радикально новой; я хочу создать ее из идей и образов, единственных в своем роде, я не стану пользоваться чужими…
Он пробурчал еще что-то себе под нос и потянулся к кувшину. Странно, кто-то его уже опустошил…
Кейн задумчиво смотрел на склонившегося над столом товарища. Служанка принесла очередной кувшин пива. «Лучше оставить его наедине со своими мыслями», – решил Кейн. Он протянул руку к кувшину, чтобы наполнить полупустую кружку Опироса, и тут заметил, что кто-то направляется к их столу.
Приземистая фигура Эбероса, первого ученика алхимика Даматиста, излучала беспокойство. Лицо его было потным и напряженным. Взгляд глубоко посаженных глаз бегал из стороны в сторону. Казалось, он опасается, что все в этом помещении вот-вот заметят, что он нервничает, и захотят узнать, зачем он сюда явился. Хоть Эберос и не был частым гостем в «Таверне Станчека», Кейн достаточно хорошо его знал, поскольку имел дело с Даматистом. Удобно устроившись на стуле, он ждал, чтобы Эберос первым начал разговор.
– Я пришел просить тебя об одной услуге, Кейн, – начал Эберос, облизывая бледные губы. – Об услуге, которая будет вознаграждена сегодня же ночью!
– То есть попросту хочешь занять денег, – сухо подытожил Кейн.
Ученик алхимика вытер мускулистые руки, измазанные порошками, которые он делал в лаборатории Даматиста.
– Хочу, – сознался он. – Но для тебя это будет скорее вложение капитала. Мне временно не везет в игре. Я все потерял. Но несколько ставок – и счастье ко мне вернется. Эти мерзавцы не дают мне кредита.
