Книга Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола

Слухи о коллективизации были пронизаны апокалиптическими кошмарами. Образы Антихриста и четырех всадников Апокалипсиса предвещали конец традиционного образа жизни. Советская власть отождествлялась с Антихристом, начинающим устанавливать свое царство на земле с помощью колхозов. Коллективизацию приравнивали к крепостному праву имея в виду те беды и несправедливость, которые она несла с собой, и предательство коммунистами идеалов революции 1917 г. Рассказы о том, что всех жен якобы сделают общими, а на ночлег всем придется ложиться под общим одеялом, символизировали безбожность и аморальность нового порядка, учреждаемого компартией-Антихристом. Слух был политической метафорой, переворачивающей мир вверх дном благодаря созданию альтернативной реальности, полной символических инверсий. Тем самым слухи подрывали легитимность колхоза, коллективизаторов и советской власти. Апокалиптические пророчества и верования были неотъемлемой частью крестьянского мышления{166}. Приняв форму протеста и языка крестьянской культуры сопротивления, они проявили свою подрывную силу заставив крестьян выбирать между Богом и Антихристом.

Слухи — символическое выражение коллективного мировоззрения. Наряду с пророчествами, видениями и сказками они являются проекцией народной мысли, а в эпоху коллективизации стали отражением политического мира крестьянства{167}. Они показывают «уровень крестьянского политического сознания, часто наполненного религиозными и ритуальными верованиями, и служат средством его распространения среди подчиненных масс деревни»{168}. Поэтому для исследователя слухи — это ключ к пониманию крестьянства, его взглядов и верований, обычно скрытых от посторонних глаз. В годы коллективизации слухи были одной из важнейших составляющих идеологии крестьянского сопротивления.

Советская власть заклеймила распространение слухов как «кулацкий агитпроп», контрреволюционное отражение агитации и пропаганды самой партии. Пренебрежительное отношение государства к слухам отрицало правду, состоявшую в том, что они представляли собой реальную угрозу и имели огромное значение как сила, способствующая мобилизации крестьян и формированию их контридеологии. Слухи о коллективизации окрасили мир в черно-белые тона, сокрушив официальные догматы классовой борьбы между богатыми и бедными крестьянами и заменив их битвой между силами добра и зла. Массовая форма этой контридеологии представляла собой в теории один из видов закулисного общественного пространства[21], рожденного крестьянской культурой и по самой своей сути антитетичного коммунистической культуре и городской политике. Мир слухов, как ни один другой вид крестьянского сопротивления, придавал коллективизации дух и облик гражданской войны.

Мир перевернулся

Крестьянский апокалиптический кошмар возник в советской деревне отнюдь не с приходом коллективизации. Апокалиптическая традиция поселилась в умах российских крестьян за века до Октябрьской революции и долгое время была глубинной основой народного сопротивления. После 1917 г. она воспряла с новой силой и достигла пика популярности в 1920-е гг. — время перемен и неизвестности для большинства крестьян, став главным мифом, толкавшим их на сопротивление.

Эсхатологическое мышление не является уникальной чертой, присущей только России или крестьянскому обществу{169}. Оно было свойственно самым различным обществам в разные эпохи{170}, связанная с ним ментальность не присуща каким-то определенным народам, а представляет собой социальный феномен. Подобное мышление процветает в эпохи перемен, социальных потрясений и кризисов{171}. Оно становится метафоричным выражением протеста, который часто проявляется через веру в пророчества, чудеса, знамения и другие сверхъестественные явления. Предсказания грядущего Апокалипсиса предваряли наступление первого тысячелетия у христиан, вдохновляли участников крестовых походов в Средние века и продолжали играть свою роль на первых этапах истории современной Европы в периоды экономической и политической нестабильности. Во всех случаях апокалиптические страсти были вызваны серьезными переменами в общественной структуре и вызывали бурю в тех слоях населения, которые эти перемены затронули сильнее всего{172}.

Похожий кризис, вызвавший всплеск апокалиптических настроений, испытало Московское государство XVII в. Раскол Русской православной церкви был, возможно, главным культурным водоразделом века, полного кровавых столкновений и народных восстаний, отделившим Смутное время от присвоения Петру I императорского титула. События XVII в. вызвали волну слухов о грядущем конце света: истово верившие в них называли Петра I Антихристом, а некоторые старообрядцы, считавшие реформы Петра и новые правила богослужения делом Сатаны{173}, совершали акты самосожжения. Апокалиптические страсти толкали население на выступления против государства. Старообрядцам же такое мышление позволяло в привычных для себя терминах осмыслить глубокие социальные, политические и культурные перемены своего времени.

Апокалиптические верования пережили Средневековье и начало Нового времени, вновь распространились в Европе XIX в. и внесли свой вклад в полный блеска расцвет европейской науки и культуры эпохи Модерна{174}. Это время перемен и неизвестности было пропитано ожиданиями неминуемого конца истории, которые соперничали с более оптимистичными мечтами о грядущей революции. Россия в тот период проводила форсированную индустриализацию, которая легла тяжким бременем на население страны, вела кровопролитную и бессмысленную войну на Дальнем Востоке, а затем пережила революцию 1905 г. Эти события оказали значительное влияние на убеждения некоторых представителей российской интеллигенции. Былая самозабвенная вера в революцию для многих сменилась пессимизмом, ведущим и к разочарованию, и к надежде на духовное пробуждение{175}. Апокалиптическая тематика воплотилась в целом ряде интеллектуальных и художественных творений: от картин художников-модернистов Малевича и Кандинского до музыки Скрябина, от философских трудов Соловьева и Розанова до литературных произведений Белого, Мережковского и Блока{176}. Некоторые русские поэты Серебряного века с радостью ожидали наступления конца, соединив апокалиптическую и революционную традиции в своей мечте о кровавом социальном и духовном обновлении России. Она воплотилась в образе скифов, символизировавших несущий обновление Восток и одновременно народ, крестьянские массы, которые были воплощением очистительной стихии и кары Божьей[22].