Книга Крестьянский бунт в эпоху Сталина - Линн Виола
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Новая культура нашла отражение в новом языке — языке коммунизма и городов. Деревню захлестнула лавина аббревиатур: «колхоз» (коллективное хозяйство), «совхоз» (советское коллективное хозяйство), «МТС» (машинно-тракторная станция), «трудодень» (трудовой рабочий день) и еще много других терминов пополнили революционный лексикон, начало формированию которого было положено в 1917 г. и который большинство крестьян так и не усвоило{157}. Названия деревень хотя и не были утеряны, но ушли в тень новых названий, которые советская власть навешивала на колхозы как знаки своего культурного доминирования. Сдвиг в этом направлении стал очевидным еще до начала коллективизации, когда города и деревни по всей стране присваивали себе имена партийных деятелей и «советские» названия. А.М. Ларина, вдова Бухарина и дочь Юрия Ларина, вспоминала, как ее отец убеждал одного председателя сельсовета, что его деревне можно было бы подыскать название получше, чем Кобылья Лужа. Когда Ларины через некоторое время снова проезжали мимо этой деревни, они увидели, что крестьяне переименовали ее в Советскую Лужу{158}. Ко времени коллективизации новые названия часто демонстрировали такого рода иронию, хотя удивляет наименование колхоза «Шесть лет без Ленина»{159}. Большинство названий давались колхозам городом или партией. Колхозы называли в честь фабрик («Путилов», «АМО», «Серп и молот»), лидеров (чаще всего Ленина, Сталина, Маркса), иногда и более лирично — например, «Дорога к социализму», «Красный крестьянин», «Красная заря»[20].
Новое политическое искусство — плакатное — отражало идеалы новой культуры. Как пишет Виктория Боннелл, «политическое искусство создавало картину деревенского мира, в котором бабе-крестьянке, как и традиционным крестьянским обычаям и взглядам, больше не было места»{160}. В 1930-х гг. образы мужика и бабы практически исчезли из политического творчества. Им на смену пришла «пышущая юностью и полная энтузиазма молодая колхозница, строящая социализм», ставшая воплощением нового порядка{161}. По всей деревне возвещалось о наступлении «зари коммунизма» (что созвучно одному из самых типичных названий колхоза) и смерти старого крестьянского уклада.
Коллективизация и попытки устранить различия между городом и деревней, переделать мужиков и баб в колхозников и колхозниц и с корнем уничтожить кулаков привели к созданию бездушной культуры, насаждавшейся сверху. Символы советизации и нового порядка были повсюду, однако они оставались поверхностными элементами, силой навязанными культуре, которую не так просто было уничтожить. «Коммунистическое окультуривание» деревни не приносило ожидаемых экономических результатов, предлагая очень немногое из тех преимуществ и привилегий (по общему мнению, и так скудных), которые оно дало городу. Новая культура была городским импортом, империалистическим инструментом, навязанным подчиненному народу Исконная культура крестьянства сумела выжить, хотя и потеряла при этом некоторые свои черты и была вынуждена уйти в подполье, став культурой сопротивления.
Коллективизация советского сельского хозяйства была кампанией по установлению доминирования и имела своей целью не что иное, как внутреннюю «колонизацию» крестьянства. Доминирование устанавливалось как в сфере экономики, так и в сфере культуры. Коллективизация обеспечила постоянный приток хлеба (дани) в закрома государства. Она также позволила советской власти подчинить себе крестьянство с помощью мер жесткого и всепроникающего административного и политического контроля и насильственного включения в доминирующую культуру. Хотя коммунистическая партия публично объявила коллективизацию «социалистическим преобразованием» деревни, «тайный протокол» и практика на местах явили ее истинную сущность как войну культур.
Крестьяне придерживались схожего взгляда на этот конфликт. Они так же делили мир на черное и белое, но не на антагонистические классы, а на деревню, с одной стороны, и город и коммунизм как вестников Апокалипсиса — с другой. Противостоять колхозу, инструменту Антихриста, считалось долгом всех верующих крестьян. Коллективизация представляла серьезную угрозу для образа жизни крестьянина и для всей его культуры. В ответ все слои крестьянства сплотились как особая культура, как класс в самом настоящем смысле, на защиту своих традиций, веры и средств к существованию. Корни сопротивления коллективизации уходили не в какие-то отдельные социальные слои, а в культуру крестьянства, и прибегало оно к тактике, присущей этой культуре. Крестьянское сопротивление питало крестьянскую культуру. Для крестьян, как и для государства, коллективизация была гражданской войной.
ЗНАК АНТИХРИСТА: СЛУХИ И ИДЕОЛОГИЯ КРЕСТЬЯНСКОГО СОПРОТИВЛЕНИЯ
Как с юга к северу трава
В кипучий срок весны,
От моря к морю шла молва
По всем краям страны.
Молва растет, что ночь, что день,
Катится в даль и глушь,
И ждут сто тысяч деревень.
Сто миллионов душ.
Нет, никогда, как в этот год,
В тревоге и борьбе,
Не ждал, не думал так народ
О жизни, о себе…
Крушение всех представлений — это тоже конец мира.
Как гласит русская пословица, мирская молва — что морская волна{162}: она захлестывает деревню, поглощая и переворачивая все на своем пути. В страшные годы коллективизации молва и тревожное ожидание держали советское село в страхе. Повсюду крестьяне ловили слухи о коллективизации и задавались вопросом, что же за участь их ждет. Кто-то говорил, что коммунисты собираются восстановить крепостное право, кто-то доказывал, что коллективное хозяйство — это знак того, что на Землю пришел Антихрист. Другие же считали коллективизацию простым грабежом и разорением. Слухи о коллективизации стали значимым аспектом сопротивления и отражением манихейского мировоззрения, подобного коммунистическому.
Слухи — неотъемлемая черта всех аграрных обществ. Особенно благоприятными условиями для их распространения являются времена глубоких кризисов и атмосфера страха. Они приобретают форму подпольного источника информации и рупора оппозиционного мнения в обществах, общинах и группах, вынужденных читать прессу, подвергаемую цензуре и содержащую искаженную информацию, или испытывающих трудности в доступе к новостям. Место последних в данном случае занимают слухи, которые заглушают пропаганду государства, зачастую полностью опровергая или меняя смысл официальных сообщений и озвучивая другую правду{163}. В годы коллективизации слухи были не просто новостями или альтернативным взглядом на события, а оружием из арсенала крестьянского сопротивления. Они сеяли страх, сплачивая деревню перед лицом внешней угрозы{164}и выступая гарантом единства общины в борьбе против государства{165}. Крестьяне перешептывались, что если они вступят в колхоз, то наступит новое крепостное право, пугали друг друга знаком Антихриста и аморальным принципом «общего одеяла», подразумевавшим в том числе договоренность о свободе в сексуальных контактах и обобществление жен. Угрозы и реалии того времени породили идеологию, основанную на прочной паутине слухов, объединивших крестьянство и позволивших преодолеть разногласия между выходцами из различных районов страны, о которых твердила научная литература, а также менее явную социальную напряженность и расколы внутри деревни.
