Книга Герцог Бекингем - Серж Арденн

ГЛАВА 13 (72) «Стихи Франсиско де Кеведо или Луна для влюбленных»

ЮЖНАЯ ФЛАНДРИЯ.

Выбранные Дордо дороги, что лежали вдалеке от большого гаврского тракта, и были едва пригодны для перемещения, превратили вояж в сущий ад, но, как и обещал капрал, беспрепятственно привели путешественников к постоялому двору «Гусиная шейка». Именно этот неприветливый рубеж, вновь вверг капрала в глубокую сосредоточенность лазутчика прибывающего в тылу врага. Веселость и беззаботность пикардийца улетучились, он, как прежде обрел настороженное спокойствие, скрывавшее под собой наблюдательность и недоверчивость. Его глаза, по мере приближения к ферме, с высоты кучерского сидения, всё усерднее шарили по окружавшим дорогу ландшафтам, повсеместно выискивая на пути нечто вызывающее подозрения.

Наконец он скомандовал «Стой», и Люмье, потянув за вожжи, заставил экипаж остановиться, прямо посреди узкой дороги, в том месте, где она примыкала к гаврскому тракту. Дордо ловко спустился на землю и постучал в дверцу кареты, за которой слышались голоса его хозяина и мадемуазель Камиллы. Из окна, освобожденного от бархатной занавески, показалась счастливая физиономия Буаробера, так некстати отвлеченного слугой от приятной беседы с прекрасной девушкой. Он с упреком оглядел толстяка, не понимая, по какому поводу тот посмел потревожить его.

– Франсуа, как я погляжу тебе весело?

– Мне кажется, что это никоим образом тебя не касается.

В несвойственном ему тоне ответил приор.

– К тому же, хоть мне и весьма неловко вам это напоминать, но вы всё ещё мой слуга, а не необорот.

– Презрения достоин высокий ум, примененный для низких целей.

Прищурив глаза, приор, в ответ, злобно пршипел:

– Потрудись впредь держать при себе подобные умозаключения.

– Но это твоё суждение.

– Вот именно! Неуместно изреченная, тем более чужая мысль – это гнусность!

– Будь по-твоему, я пересмотрю своё отношение к мудрости, особенно к сомнительным апофегмам. А сейчас, я попросту посчитал нужным, сообщить тебе, о моём намерении отправиться в «Гусиную шейку.

– Но зачем?!

Встревожился Буаробер.

– Проведать одного своего знакомого, а заодно справиться у него, нет ли кого подозрительного в таверне, например тех с кем нам встречаться ох как не следовало бы.

Размытость замыслов слуги, но в большей степени нежелание вникать в суть вопроса, заставило приора согласиться с хитрецом Дордо, во всём положившись на его проницательность и распорядительность.

– Ну, хорошо, будь, по-твоему, мы ожидаем тебя здесь. Да, раз уж ты принял подобное решение, прикажи трактирщику приготовить отменный ужин и лучшую комнату для мадемуазель Камиллы.

Поспешил отдать распоряжения Буаробер, одолеваемый жгучим желанием поскорее продолжить приятную беседу с молодой особой.

– Ах, Франсуа, Франсуа, твоё фанфаронство нас погубит.

В сердцах пробормотал слуга, направляясь к стенам постоялого двора.

****

Через две четверти часа, справившись у метра Кююля о происходящем на постоялом дворе, Дордо вернулся к ожидавшему его экипажу. Бросив недовольный взгляд на запертую дверцу кареты, из-за которой доносились восторженные речи «веселого аббата», он не стал более тревожить хозяина, и лишь заняв место рядом с возницей, скомандовал – «трогай».

Желтый рыдван, прогрохотав под массивной постройкой ворот, остановился у входа в трактир. Брызжущий радушием Кююль, окруженный двумя приветливыми слугами, раскланявшись, провел девушку и сопровождавшего её приора в зал, усадив за накрытый стол. Желая произвести впечатление на спутницу, Буаробер подчеркнуто снисходительно с достоинством наслаждался чрезмерным вниманием трактирщика, даже не затруднив себя мыслью о происхождении сего приёма, сравнимого лишь со встречей королевской особы. На глазах у изумленной Камиллы, впервые оказавшейся в центре внимания стольких мужчин, кабатчик метал на стол изысканные блюда, рассыпаясь в рекомендациях над каждой бутылкой вина, извлеченной из глубоких подвалов трактира. Завершив сервировку несколькими штрихами, сообразными с правилами грубоватого трактирного этикета, кабацкая челядь, оставила наедине приступивших к трапезе гостей. Метр же Кююль, управившись с убранством стола, попал в цепкие лапы Дордо. Выглядывая из-за укрытия – почерневшего от копоти металлического короба нависшего над очагом, пикардиец, глядя на многочисленных испанцев, пирующих в трактире, задал вопрос:

– Сегодня в «Гусиной шейке» слишком людно. Кто эти сеньоры и почему их так много?

Демонстрируя всем своим видом желание услужить визитеру, который втайне от всех, являлся столь важной персоной, кабатчик с рвением старого служаки, отвечал:

– Эти господа испанские войны, верные подданные Его Католического Величества. Их полк расположился неподалеку, поэтому вот уже третий день, трактир переполнен солдатами и офицерами, а моя прибыль превзошла ожидания и превысила всё то, что я заработал за последний месяц.

Кююль добродушно захохотал, но натолкнувшись на суровый взгляд капрала, осекся, кряхтя, почесывая багровый кончик носа.

– Значит, говоришь те шестеро, что после нашего отъезда учинили тебе допрос, а затем устремились в погоню, более не появлялись на ферме?

– Не появлялись, клянусь святым Евстафием. Я запомнил безобразные рожи этих кардиналистов, особенного того мерзавца с переполовининным лицом.

Трактирщик провел торцом ладони по своей багровой физиономии, будто разделив её на две части.

– А может, кто другой интересовался нами?

Окаменевшее от заковыристости вопроса лицо трактирщика, покрылось каплями пота.

– Кто другой?

– Это я спрашиваю, кто другой?!

Громко сглотнув, Кююль закатил глаза, но наконец, почуяв долгожданное озарение, с облегчением махнул рукой.

– Ах, это… нет, никто другой не интересовался. Я бы не запамятовал и непременно сообщил бы вам.

– Что ж братец, молодец, тебе зачтется.

Коротышка капрал похлопал по плечу рослого фламандца.

– А сейчас иди, окружи заботой господина аббата, не скупись, прислужи по всем правилам. Да распорядись, чтобы накормили нашего кучера, он в конюшне, при лошадях. А я, пожалуй, пойду, осмотрюсь.

Через некоторое время, очарованный прелестной молодой спутницей, Буаробер, под воздействием винных паров, утеряв чувство времени и меры, поспешил расстаться ещё и с ощущением реальности. Он беспрестанно намеревался поцеловать руку Камиллы, сбивчиво пытаясь перевести разговор в русло возвышенного и прекрасного. Но то ли чрезмерные эмоции, переполнявшие приора, оказавшегося в обществе столь юной, не испорченной парижскими салонами девы, лишенной напрочь всей той неискренности, жеманства и лицемерия, присущей столичным красавицам, то ли непомерное потребление кларета, делали тщетными все попытки поэта, отчего он не преминул призвать на помощь стих.