Книга Под шляпой моей матери - Адельхайд Дюванель

Рихард научился пить, только когда стал употреблять алкоголь в больших количествах. Через несколько дней после их знакомства друг очень удивился и развеселился, что Рихард не умеет пить и должен еще научиться глотать беззвучно и не натужно. «Часто во время глотания в пищевод попадает слишком много воздуха, больно, как будто пытаешься проглотить бильярдный шар», — печально объяснял Рихард в пустоту.

Но с тех пор, как Рихард справился с судорогами язычка, он многому научился; теперь он ел острые блюда, а не только яблочный мусс и манную кашу, как и его друг, покупал в секонд-хенде дешевые ботинки с широким рантом; его друг любил старую кожу, за которой заботливо ухаживал. Рихард мастерил странные музыкальные инструменты и писал, пусть и редко, своему другу письма в зеркальном отражении, которые тот мог прочитать, только глядя в зеркало.

Рихард ходил за покупками, по вечерам готовил и раз в неделю устраивал уборку. Друг весь день работал в похоронном бюро в предместье, до которого добирался полчаса на поезде; эту должность ему нашли на бирже труда. Он приглушенным голосом говорил с людьми в черном и ел в ресторане. Когда он по вечерам приходил домой, они любили друг друга. Рихард был убежден, что мог установить контакт между собой и другом, который был на двадцать лет старше, только почувствовав его тело, потому что Рихард говорил с ним редко, ему было трудно находить подходящие слова; казалось, что их вовсе не существует, а когда он все-таки говорил что-то, все было не то, возникало непонимание. Друг считал Рихарда очень красивым: его волосы были такими же бледными, как и кожа, глаза большими и тенисто-голубыми.

Когда Рихард был один, он пил сладкие настойки, ликеры, которые вдовушки предлагают своим маленьким внучкам. Однажды произошло нечто странное: по потолку и стенам кухни расползлось бесчисленное множество светло-коричневых маленьких червяков (с розовым отблеском), а по канапе, ковру и самому Рихарду скакали блохи. Чесалось все тело, голова тоже; когда он хотел раздавить кулаком блоху, сидевшую у него на голой руке, она оказалась быстрее и скрылась. Рихард стоял под душем, Рихард распылял яды — ничего не помогало. Некоторые червяки свисали на нитях с потолка. Вдруг Рихард заметил небольших мотыльков или тараканов; они сидели в холодильнике и сотнями летали по квартире. Друг уже несколько дней не возвращался домой; однажды вечером он крикнул: «Ты мне отвратителен, ты притащил с собой насекомых со своей вонючей навозной кучи в деревне!» Рихард упал в обморок и еще некоторое время был без сознания; он удивился, что затылок не болел. Букет цветов на столе завял; наконец-то он мог выбросить желтый цветок с пластиковым колокольчиком.

Как-то ночью, когда Рихард проснулся, в темной комнате стоял мужчина, достававший до потолка, потом он повернулся к нему спиной и закурил. Когда Рихард в испуге зажег ночник, мужчина исчез. Утром Рихард увидел в окно, что на плоской крыше флигеля стоит мужчина, курит и смотрит на него. Рихард потянул за восемь шнуров со свинцовыми шариками, которые ударили по восьми струнам странных плоских музыкальных инструментов, которые он смастерил и развесил по стенам; раздался нежный перезвон, как будто запел слабый ветер. Он не решился раздавить блоху, ползущую по его щеке.

Убежище

Выйти на улицу — настоящее приключение; там можно встретить лица, каждое в единственном экземпляре, то есть уникально, удивительно. Есть лица, которые вызывают у Пиуса гнев. Тогда он видит только ограниченность, ущербность, узколобость. Больше всего ему нравится рассматривать детские лица.

Пожилая толстая женщина сидит в трамвае и жует черенок от вишни. Другая говорит женщине на соседнем сиденье: «Эй Вы, привет, слушайте: я хочу умереть!»

Ранним утром город, кажется, светится изнутри, но уже в девять часов небо вянет, свет тускнеет. Пиус едет на трамвае, время от времени делает записи в дневнике: «Теперь, после того как Розмари хотела убить себя, моя мать как и раньше пытается сделать из меня слабака. Она покупает для меня одежду, которая мне не нравится. Она хочет заново обставить квартиру. Она хочет видеть меня почаще».

Пиус с беспокойством замечает изменения в себе самом: глаза вдруг широко открываются, в голове нарастает какой-то шум, свет режет глаза. Он стал болтливее. Лицо стало почти прозрачным, живот уменьшился.

Пиус постоянно носит стариковскую одежду: серые брюки, которые подтяжками натягивает на живот, серый пиджак с серыми заплатами на локтях. Когда он расслабляется, он иногда пинает правой ногой камушки по тротуару. После попытки самоубийства жены он больше всего плакал из-за того, что перед тем как принять снотворное она сходила к парикмахеру и сделала перманент. И что он зря купил ей морскую соль для ванн — против ревматизма. Но они поссорились; он сел в трамвай, а Розмари стояла на тротуаре, прижала голову к двери, которая от этого не закрывалась, и причитала, ему было стыдно перед людьми. Речь была о деньгах, всегда о деньгах. Ей были нужны невероятные суммы, а он жил скромно. Через некоторое время шофер начал ругаться, он не мог тронуться, пока Розмари держала головой дверь.

Трамвай это убежище Пиуса. Работать ему не надо, ему досталось небольшое наследство; так что он каждый день часами катается на трамвае, избегая жены.

У больничной койки, на которой Розмари издает отрывистые, плаксивые звуки, ему, правда, пришлось пообещать больше не скрываться в трамвае. Он не сдержит обещания, не может допустить, чтобы уныние наполнило его сердце.

Пациент хочет лежать в чистоте

Кристина торговала на блошином рынке старыми книгами. Она вела скрытую ожесточенную борьбу, чтобы квартира, которую она делила с одним наркоманом, не пришла в упадок, потому что однажды больной сказал: «Когда начинаешь угасать, очень хочется лежать в чистоте». Кристина разгибала ложки, счищала с них нагар, каждый день отмывала в ванной пятна крови, вытаскивала из ковра окровавленные иголки, находила использованные шприцы за диванными подушками, под обивкой и в полуоткрытых ящиках, собирала окровавленные бумажные платочки и одежду. Полотенца были все в дырах, ковер в подпалинах, потому что больной иногда «откидывался», как он говорил, и ронял зажженную сигарету. Эти приходы были для Кристины как раз самое неприятное: когда они наступали, она чувствовала, что он покидал ее; в такие моменты он полностью ее игнорировал. Иногда ей нельзя было пылесосить, потому что наркоман думал, что на ковре еще остался кокаин. Он всю ночь ползал по полу со свечой в руке и искал. Ставни уже в четыре часа дня были заперты, но он боялся, что враги могут сфотографировать его из дома напротив специальной камерой. Иногда он выбрасывал всю одежду из шкафа и скидывал все книги на пол, потому что потерял конвертик с кокаином. Тогда он кричал и в слезах обвинял Кристину, что это она украла.

Когда Кристина просыпалась по ночам и шла в туалет, она видела друга спящим сидя на канапе в гостиной, в резком свете маленькой лампочки. Он был слишком слаб, чтобы преодолеть путь до кровати, и хотя он был очень худой, она не могла его поддержать и проводить, она не была сильной. Иногда он открывал красно-золотистые глаза и смотрел на нее. Его живот раздулся, селезенка разрослась до сердца. Он пил по две таблетки морфия в день против болей; Кристина должна была каждое утро забирать их у врача. Невысокий симпатичный диллер, который, возможно, был вовсе не турок, как он говорил, приносил кокаин каждый вечер ровно в семь часов. Если он опаздывал, он звонил. Больной смешивал кокаин с глюкозой или детским слабительным и фасовал по конвертикам, складывать которые помогала Кристина, потому что у него тряслись руки. Покупатели приходили с одиннадцати утра до полуночи. Они сидели где ни попадя и кололись. Продажи покрывали наркоману собственные траты; когда он колол себе кокаин, он иногда чувствовал себя почти здоровым. Кристина подавала холодные напитки.