Книга 9 жизней Антуана де Сент-Экзюпери - Тома Фрэсс

Жан Жироду, комиссар по информации, хотел видеть его рядом с собой в службе пропаганды. Экзюпери отклонил и это предложение. Он никогда не думал об уклонении от своих обязанностей, о возможных привилегиях, которые давало ему положение писателя. Как он пишет в «Планете людей», «человек раскрывается, когда он опрокидывает все предсказания здравого смысла». То есть ни за что на свете он не отказался бы от брошенного вызова. Позже, уже после назначения в авиагруппу 2/33, он написал в «Военном летчике»: «Преимущества, которые дает мне моя писательская деятельность, например, возможность получить разрешение и уйти из группы 2/33, чтобы заняться другой работой, если бы профессия летчика мне разонравилась, – об этом я и думать не могу без отвращения. Это всего лишь свобода не быть. Только выполнение своего долга позволяет человеку стать чем-то». Он должен был жить как настоящий мужчина, сражаясь, чтобы подписаться под своими словами. Конечно, будущее пугало его, но он хотел непосредственно участвовать в создании самого себя.

26 ноября благодаря поддержке генерала Рене Даве и министра авиации Ги Ля Шамбра, при решающем вмешательстве полковника де Витролля, он был назначен в разведывательную группу 2/33, базировавшуюся в Орконте, в Шампани, в непосредственной близости от Сен-Дизье. Однако он отправился туда с тяжелым сердцем. В «Военном летчике», собравшем все его размышления того времени, читаем: «Я уже не вижу собора, в котором живу. Я облачаюсь для служения мертвому богу». Да, он облачался, но это не придавало ему смелости, и он совершенно не чувствовал духа приключений. Конечно, когда-то он пережил немало настоящих и великих приключений – «прокладка почтовых линий, столкновения в Сахаре, Южная Америка. Но война – не настоящий подвиг, война – это суррогат подвига». Он считал, что «война – это болезнь. Как тиф». Если речь шла о подвиге, то это было что-то внутреннее, направленное против самого себя – борьба против своего «волнения», против своего страха. «Тогда, возможно, я наконец-то свыкнусь с самим собой», – думал он. Потому что невозможно бежать от самого себя. В противостоянии событиям он хотел найти себя, стать самим собой. «Дурная литература проповедовала нам бегство. Разумеется, пускаясь в странствия, мы бежим в поисках беспредельности. Но беспредельность нельзя найти. Она созидается в нас самих». То есть он пошел на войну, чтобы созидать это продолжение самого себя.

* * *

Он присоединился к своей части 3 декабря. Поначалу его новые друзья с подозрением относились к его способностям пилота. Они все знали про его возраст, про его несчастные случаи, про его легендарное легкомыслие. Что же касается Сент-Экзюпери, то это назначение ему очень даже подходило, ибо речь шла о разведывательном авиаотряде. Пилоты там так же рисковали, как и пилоты истребителей или бомбардировщиков, но они не обязаны были следовать той логике резни, которую, похоже, уже разделяли обе враждующие стороны. В Орконте он обсновался в главной комнате одной фермы. И он оценил суровые условия жизни, в которых в зимний период требовалось сначала разбить лед, чтобы помыться. Он писал: «Я счастлив разделить всю эту горечь, дискомфорт, холод и сырость, которые и составляют истинную роскошь». Именно ради этих людей, которые теперь его окружали, он и находился на войне. Он обедал с ними, а потом они уступали ему место за единственным столом в доме. И он писал: «Я связан не только со своими товарищами. Через них я связан со всей своей страной. Любовь, если уж она дала росток, пускает корни все глубже и глубже». Именно в такие моменты он лучше всего чувствовал, что защищает исконную цивилизацию, как это будет потом определено в его «Письме заложнику». «И вот теперь вся сила духовной пищи, духовного хлеба, который будет рожден этим полем, находится под угрозой, – говорил он. – Завтра мой фермер, преломляя хлеб, быть может, уже не будет служить той же домашней религии». Связи, создающие людей, находились в опасности, и они сами, составляя лишь «узлы отношений», тоже подвергались смертельному риску.

* * *

В Орконте военная инфраструктура была сведена к самому минимуму. Две эскадрильи, составлявшие авиагруппу 2/33, делили между собой кусок грязной земли и деревянную хижину, где собирался персонал. Однако там он снова почувствовал себя живым, потому что он ощутил, что он «есть», что он из 2/33, посреди своих товарищей, во Франции, в своей цивилизации. Он теперь был не один, не был похож на тело, выброшенное на песчаный берег. Его товарищ Рене Гавуалль отмечал: «Эта веселая компания, этот дружеский круг – вот что заставляло его лучиться от счастья»[48]. Его «Де Сото»[49]вскоре стал автомобилем всей авиагруппы и служил для кулинарных экскурсий, которые он организовывал. Однако его товарищи отправлялись в них с той же опаской, как если бы это были полеты в открытом небе. В самом деле, его повадки за рулем имели раздражающую тенденцию следовать за ритмом разговора. Его пассажиры, перепуганные и растерянные, цеплялись за что могли. При скорости в 130 км/ч на обледеневшей дороге он пропускал нужный поворот, и ему ничего не говорили, боясь, что ему вдруг вздумается развернуться.

Жизнь вскоре организовалась, и произошло это на фоне Баха или Генделя, музыка которых лилась через фонограф одного из друзей Антуана. Но вкусил он и одиночества. Иногда он часами оставался один, исписывая множество страниц, которые потом войдут в состав его «Цитадели», или готовя письма для Нелли или для матери. В вечернее время он ходил в деревню, пытаясь в сосредоточенности и задумчивости найти истинный смысл данного самому себе обязательства. Возвращаясь с задания, он писал: «Я дождусь ночи и, погрузившись в излюбленное одиночество, выйду на дорогу, пересекающую нашу деревню, и попытаюсь понять, почему я должен идти на смерть». Именно в эти моменты он сплетал внутри себя нити приключения, которым ему представлялась война. И эти размышления привели его к философии действия, основанной на строжайшей ответственности, на окончательном и бесповоротном долге во всех жизненных обстоятельствах. Он писал: «Я не вправе буду говорить о внезапном появлении во мне кого-то другого, ибо этого другого – я его строю в себе сам». Он все еще ощупью продвигался по пути размышлений о причастности и об ответственности, и он пока еще не нашел нужные слова о человеке и о цивилизации. «Нас что-то пронизывает и управляет нами, – думал он. – И я подчиняюсь этому, не будучи еще в состоянии осмыслить то, что во мне происходит». На поиск этой новой реальности он и шел. Потому что «узнать – не значит разобрать на части или объяснить. Надо увидеть. А чтобы видеть, необходимо сначала участвовать».

* * *

Радость от нахождения вместе с друзьями и эти уходы в медитацию не могли заставить его забыть об опасности, которой пилоты подвергались каждый день, тем более что тогдашней французской авиации не хватало самого главного. Сент-Экзюпери писал позднее все в том же «Военном летчике»: «Для борьбы с танками в нашем распоряжении были только снопы пшеницы». Он боролся, как мог, против этого и во время поездок в Париж наполнял шкафы министров докладными записками по поводу недостатка военной техники. Однако пилоты продолжали вылетать на опасные задания. В конце марта, например, было произведено несколько полетов над Германией, успех которых был связан с недавней заменой их старых самолетов машинами «Блох-174»[50], по характеристикам по крайней мере не уступавшим немецким «Мессершмиттам».