Книга Драгоценность - Эми Эвинг

– О, это случается не каждый раз, – отвечает Курфюрстина.

Я чувствую, что бледнею. Сколько уже раз Курфюрстина заставляла Далию выполнять заклинания? А ведь еще и суток не прошло с тех пор, как нас купили на Аукционе.

Герцогиня проглатывает кусочек лосося и промокает рот салфеткой.

– Может, ей стоит разогреваться перед выступлением?

– Буду иметь в виду, – говорит Курфюрстина, похлопывая Далию по макушке. Зрелище отвратительное; красные пятна проступают на щеках Далии.

– А есть ли у нее какие-то особые навыки? – спрашивает герцогиня. – Знаете, ведь не у всех они встречаются. Но я предпочитаю суррогатов с проблесками таланта. – Она делает глоток вина. – Моя, к примеру, играет на виолончели.

Я крепче сжимаю в руке вилку, мои плечи напряжены. Все смотрят на меня, кроме Рейвен, которая испепеляет взглядом герцогиню.

– Я бы очень хотела послушать, – говорит Курфюрстина. Я украдкой поглядываю на дверь, со страхом ожидая появления лакея с виолончелью.

Но герцогиня лишь улыбается.

– Я уверена, Ваша светлость, что однажды вы это услышите.

Дамы продолжают беседу об уникальных особенностях суррогатов. «Торт-мороженое» превосходно танцует; графиня дома Камня хвастает математическими способностями Рейвен. Постепенно разговор переходит к мастерству Заклинания. Они обсуждают нас, словно домашних питомцев или призовых скакунов. Как будто мы их не слышим. Как будто нас и вовсе нет за этим столом.

К счастью, ужин подходит к концу, и дамы целуют друг друга в щеки (хотя нет, это не поцелуи; такое впечатление, что они брезгуют прикасаться друг к другу), и фрейлины приносят плащи. У графини дома Камня тоже мужчина-фрейлина, такой же неприятный, как и его хозяйка, с большим крючковатым носом и кривым ртом.

Рейвен смотрит на меня, и в ее твердом взгляде читается: «Мы обязательно встретимся снова». Я пытаюсь улыбнуться ей глазами.

Курфюрстина уходит последней. Далия, испуганная, смотрит на меня, и я изо всех сил пытаюсь приободрить ее взглядом, плотно сжимая губы. Надеюсь, она понимает меня без слов. Надеюсь, с ней все будет в порядке в Императорском дворце.

Герцогиня медленно водит пальцем по краю своего бокала, наблюдая за уходящими гостьями, как кошка за добычей. Проводив всех, она вздыхает.

– На сегодня все, – говорит она, и, хотя на меня не смотрит, обращается, вероятно, ко мне. Больше никого в комнате нет. Шурша юбками, она удаляется в свой кабинет, оставляя меня в замешательстве и одиночестве.

9

Вскоре за мной приходит Кора.

Я молча следую за ней обратно по коридорам и вверх по лестнице. Дворец выглядит сказочным в приглушенном свете ламп, и мне кажется, будто я заблудилась в позолоченном лабиринте. Кора открывает дверь в мои покои, где меня уже дожидается Аннабель.

– Сразу в постель, – говорит Кора. Аннабель кивает.

– А ты куда? – спрашиваю я у Коры.

– Обслуживать герцогиню, – произносит Кора, как будто это само собой разумеется.

– О-о. Что ж, спокойной ночи. – Смотрительницы всегда желали нам спокойной ночи, и Кора для меня тоже как смотрительница.

Морщинки собираются в уголках ее глаз, когда она улыбается.

– Спокойной ночи.

Следом за Аннабель я прохожу в дверь своей спальни. Мысленно я все еще там, за столом. У меня такое ощущение, будто это был поединок двух команд: Курфюрстина, графиня дома Камня и герцогиня дома Весов против герцогини дома Озера и графини дома Роз. Участь особы королевской крови кажется мне незавидной – зачем приглашать людей на ужин, если они тебе несимпатичны?

Я так увлечена своими мыслями, что даже не замечаю, как Аннабель снимает с меня украшения и расстегивает платье. Шелковая ночная рубашка уже разложена на моей кровати.

– О! – вырывается у меня. – Я могу сама переодеться.

Аннабель качает головой.

– Тебе запрещено говорить со мной? – спрашиваю я с замиранием сердца.

Аннабель поднимает черную пластинку, которая болтается у нее на поясе, и достает из кармашка что-то маленькое и белое.

Кусочек мела.

Пластинка – это меловая доска, догадываюсь я, когда Аннабель выводит на ней буквы и поднимает, чтобы я могла прочесть.

Не говорю.

– Что, совсем? – задаю я глупый вопрос.

Она качает головой.

– С тобой что-то случилось?

Как только слова слетают с моих губ, я понимаю, насколько грубо это звучит. Аннабель поднимает дощечку.

С рождения.

– И ты никогда не сможешь говорить? Никогда?

Я вспоминаю немую девочку из Болота, но она была и глухая. Очевидно, что Аннабель слышит прекрасно.

Она качает головой и стучит по дощечке пальцем – буквы исчезают.

– О-о! – восхищенно восклицаю я. – Какое умное устройство.

Она равнодушно кивает и заканчивает расстегивать мое платье. Я переступаю через него, и она подает мне ночную рубашку.

Мы идем в ванную комнату, где Аннабель умывает меня, после чего возвращаемся в спальню. Она усаживает меня перед зеркалом и начинает расчесывать мне волосы. Я разглядываю ее отражение в зеркале. Ее кожа бледнее, чем у меня, и усыпана веснушками. Какая-то особенная хрупкость чувствуется в ее тонких запястьях и плечах, и нежность сквозит в каждом взмахе расчески, скользящей по моим волосам.

– Тебе когда-нибудь хотелось? – спрашиваю я, и она бросает на меня удивленный взгляд. – Говорить, я имею в виду.

Аннабель закусывает губу, и я опять ловлю себя на том, что опять нагрубила. Но она откладывает расческу и снова берется за свою дощечку.

Каждый день.

Я пытаюсь представить себе, каково это, когда не можешь выразить себя голосом – и вдруг до меня доходит, что нечто подобное произошло со мной сегодня вечером. И мне это совсем не понравилось.

Аннабель заканчивает с волосами и подходит к кровати, расстилая для меня постель. Кажется, будто последние пару дней я только и делаю, что сплю, но все равно чувствую усталость. Я забираюсь под бархатистое одеяло, проваливаясь головой в пуховые подушки. Аннабель показывает на длинную полоску узорчатой ткани, свисающую над тумбочкой. Жестами она объясняет, как дергать за нее, и показывает пальцем на себя.

– Если я позвоню в колокольчик, ты придешь?

Она кивает.

– А ты где спишь?

Она указывает вниз, потом чертит на дощечке.

Доброй ночи.