Книга Нежный ангел - Ли Бристол

В конце поезда располагался обзорный вагон с окнами из зеркального стекла, для удобства пассажиров здесь были поставлены кресла, диваны и маленькие столики. Когда поезд отъехал от станции, они как раз находились там. В этом вагоне собралось очень много пассажиров, они приветливо махали друзьям и родственникам, бросая последний взгляд на город, который оставляли, может даже, навсегда.

К вагону примыкала площадка для обозрения, также меблированная столами и стульями. Некоторые пассажиры пожелали рискнуть своими модными дорожными нарядами и подвергнуть их воздействию сажи, выбрасываемой паровозом, поэтому эта площадка была почти пуста. Ни на кого не обращая внимания, Энджел протиснулась сквозь толпу в обзорном вагоне и открыла дверь на площадку.

По мере того как поезд набирал скорость и тряска превратилась в равномерное покачивание вагонов, шум и грязь Денвера оставались позади. Скалистая сельская местность проносилась мимо с обеих сторон, солнце светило ей в лицо, ветер развевал черные волосы. Непреодолимое веселье охватило ее — свобода пахла солнцем, ветром и углем. Разве жизнь может быть такой прекрасной?

До Калифорнии всего тысяча миль, сейчас они находятся в свободной стране, и никто не остановит их бег. А в конце путешествия их ожидает рай. Богатство. Дом с несколькими сотнями окон, и столько солнца, что Джереми никогда больше не будет мерзнуть. Ее ждут шелковые платья, мягкие кожаные ботинки, настоящие перьевые матрасы. Стол, который никогда не будет пустым. Всю жизнь Джереми повторял ей:

— Проси, и ты получишь.

Она долго ждала и просила, и теперь пришел ее черед.

Теперь она получит.

Состав проехал поворот, и ее взору открылась волнующая панорама взмывающих ввысь Скалистых гор. Огромные и суровые, издали они казались голубыми, их вершины были покрыты снегом, а вид гор был столь величественным, что у нее захватило дыхание.

— Это стоит увидеть, правда? — Адам невольно озвучил ее мысли, и она, вздрогнув, посмотрела на него. Она почти забыла о нем.

Она снова повернулась к дороге.

— Как вы думаете, мы увидим хоть одного бизона? — спросила она, стараясь скрыть бурлящее в ней нетерпение.

— Сомневаюсь. Большинство бизонов, обитавших в этих местах, давно истреблены. Однако вы можете увидеть антилоп, койотов и диких кошек, если их не спугнет шум паровоза. Вы когда-нибудь проезжали через Скалистые горы?

Она покачала головой:

— Я мало путешествовала. А вы?

— Однажды я доехал до Вайоминга. Был в Шайенне. Но я никогда не бывал в Калифорнии. — Адам улыбнулся. — Мы оба едем туда в первый раз.

Она повернулась к нему, опираясь на ограждение, держа руки сжатыми в замок за спиной, и задумчиво рассматривала его.

— Вы странный человек, Адам Вуд. Вам кто-нибудь уже говорил это?

Он нахлобучил шляпу поглубже на голову, чтобы ее не унесло ветром, и сощурился на солнце.

— Не могу сказать, что да.

— Так вот, вы странный.

Она смотрела на него еще какое-то время, на его длинные сильные руки, которыми он держался за ограждение, на прямую спину и широкие плечи, налицо, где появились мягкие морщинки, когда он задумчиво рассматривал горный пейзаж. В поезде было запрещено носить оружие на поясном ремне, и без кобуры, висящей на бедре, многие мужчины выглядели бы уязвимыми, почти голыми. Но не Адам.

Видно было, что он уверен в себе, спокоен, сдержан, и отсутствие широкого поясного ремня только привлекло ее внимание к его худым ягодицам и брюкам, которые сидели на нем лучше, чем они могли бы сидеть на ком-либо другом.

Энджел отрывисто спросила:

— Вас дома ждет девушка?

Он колебался только мгновение.

— Нет.

— Почему?

Адам ответил, не отрывая взгляда от гор:

— У меня есть дела поважнее, чем бегать за женщинами.

— Но, охотясь за мной, вы пробежали довольно большое расстояние.

Тогда он посмотрел на нее, и от искрящейся улыбки, которая озарила его лицо, ее щеки неожиданно залила краска.

— Да, — согласился он. — Вы правы.

Энджел отвела взгляд, она была раздражена и почему-то очень рада. Мужчины не заигрывали с ней. Мужчины с ней не флиртовали. За всю жизнь она не припомнит ни одного, кто бы позволил себе с ней подобные вольности. Но ей следует усвоить, что Адам Вуд не обязательно будет вести себя так, как она от него ожидает.

— Но вы меня еще не поймали, — напомнила она ему.

— А мне никогда этого особо и не хотелось. Думаю, любому, кто захочет вас поймать, придется очень несладко.

Она чувствовала на себе его взгляд — как ей показалось, насмешливый взгляд. Это тоже было с ней впервые: то, что над ней подтрунивают. Она не была уверена, что ей это нравится.

Энджел сказала со всем достоинством, на какое была способна:

— Папа, наверное, уже волнуется. Мне пора возвращаться.

Когда она уходила, Адам задержал свой взгляд на грациозной линии ее спины и покачивающихся бедрах, возможно, чуть дольше, чем следовало, а затем последовал за ней.

Большую часть времени Адам провел, глядя на Энджел со своего места через ряд, иногда открыто, иногда украдкой.

Она настояла, чтобы Джереми занял место у окна. Большую часть времени она проводила, склоняясь над ним, тихо восклицая, когда в ландшафте за окном показывала ему какое-нибудь новое чудо, мимо которого они проезжали. От ее заботы Джереми как будто становился сильнее и энергичнее, черпая жизненную энергию из радости Энджел, и этот процесс радовал Адама. Они негромко смеялись и тихо о чем-то беседовали, правда, слов Адам не слышал — погруженные в свой собственный мир, они представляли собой приятное для глаза зрелище. Глаза Энджел сияли, щеки горели, она была такой, какой и должны быть молодые девушки; полная надежд и радующейся жизни — любому случайному наблюдателю она показалась бы обворожительной. Незнакомые пассажиры, проходя мимо них, снисходительно улыбались, и когда Адам смотрел на нее, его охватывало изумление и желание ей покровительствовать и даже, пожалуй, ревность — чувство, которое было для него новым.

Адам привык к тому, что женщины реагируют на него определенным, весьма предсказуемым образом. Он не вполне понимал причину этого и был уверен, что ничего не делал для них специально, но женщины на него западали сразу. Он им нравился, они ему доверяли, и очень часто они слишком быстро дарили ему свое сердце. И не его вина, что ему нечего было предложить им взамен, и если он иногда использовал то, что так нравилось в нем женщинам, что бы это ни было, то это тоже не его вина. Он усвоил, что, когда наконец все приводилось в порядок и раскладывалось по полочкам, выходило, что жизнь — это честная сделка, в которой никто не отдавал ничего даром.