Книга Мастер - Бернард Маламуд

З.Н. Лебедева: Он понял, что я этого не потерплю, и вышел из комнаты. Больше с тех пор я его не видела, благодарение Господу.

Следователь: Стало быть, насилия не было, в прямом значении слова, прошу меня извинить? Он к вам не прикоснулся и не пытался прикоснуться?

З.Н. Лебедева: Можно и так сказать, но факт остается фактом: он разделся и имел намерение вступить в связь с русской женщиной. Он на это рассчитывал, иначе не стал бы он раздеваться и появляться голым. Я уверена, вам такое не может понравиться, ваше благородие.

Следователь: Нравится — это, пожалуй не та оценка, которая могла бы соответствовать его поведению, равно как и вашему, Зинаида Николаевна. Но вы, разумеется, поставили в известность об этом случае вашего отца, Николая Максимовича?

З.Н. Лебедева: Мой отец не совсем здоров, его здоровье, физическое и душевное, пошатнулось после смерти моей бедной матушки. К тому же единственный брат его умер всего год тому назад от продолжительной болезни. Мне не хотелось прибавлять ему огорчений. Он кнутом приказал бы отстегать этого еврея».

— Отмечено, что на этом месте свидетельница разрыдалась.

Бибиков отложил бумагу.

— А теперь ответьте, пожалуйста, — спросил он Якова, — вы пытались силой овладеть Зинаидой Николаевной?

Николай Семенович налил в следовательский стакан воды из стоявшего на столе фарфорового кувшина.

— Нет, абсолютно нет, — заторопился Яков. — Мы два раза ужинали с ней вместе по ее приглашению, когда я работал в верхней квартире, а в последний вечер — вечер, когда я уже все покрасил, — после она пригласила меня к себе в спальню. Наверно, не надо бы мне идти — теперь-то уж ясно. — хоть дело это нехитрое, если принять во внимание мужскую природу. И все-таки у меня были сомнения, и в ту же минуту, как только увидел, что она нечиста, ваше благородие, я и ушел. Это истинная правда, и пусть я буду стараться до самого Судного дня, истиннее она уж не станет.

— Что вы хотите сказать этим «нечиста»?

Мастер был в замешательстве.

— Прошу прощения, что упоминаю о таких вещах, но, когда человек попал в беду, ему приходится объясняться. У нее, как бы это сказать, были месячные.

Он поднял закованные руки, чтобы утереть лицо.

— Каждого еврея, который только приблизится к русской женщине, надо вздернуть на виселице, — сказал полковник Бодянский.

— Она вам упомянула о своем состоянии? — осипшим голосом справился Грубешов.

— Я видел кровь, ваше благородие, уж вы меня извините, когда она обмывалась.

— Кровь видели? — произнес прокурор с издевкой. — И для вас, для еврея, это имело некий религиозный смысл? А известно ли вам, что в средние века, говорят, менструировали евреи-мужчины?

Яков смотрел на него со страхом, во все глаза.

— Я ничего про это не знаю, ваше благородие, хотя не могу себе представить, как такое могло быть. А что касается Зинаиды Николаевны, так ее состояние имело для меня тот смысл, что ничего хорошего ни ей, ни мне тут не будет, и я идиот, во-первых, что согласился пойти с нею в спальню. Мне бы домой уйти в ту самую секунду, как я кончил работу, а не соблазняться этими ее разносолами.

— Расскажите, что произошло в спальне, — сказал Бибиков, — и пожалуйста, не отклоняйтесь от поставленного вопроса.

— Да ничего не произошло, ваше благородие, клянусь вам. Все, как я уже говорил — и сама молодая госпожа говорит в бумаге, которую вы читали, — я поскорее оделся и сразу унес ноги. Даю вам честное слово. И больше я ее не видел. Поверьте, я жалею, что все это произошло.

— Я вам верю, — сказал Бибиков.

Грубешов так, как будто его вдруг ударили, уставился на следователя. Полковник Бодянский неловко заерзал на стуле.

Бибиков, будто оправдываясь, сказал:

— Мы обнаружили два письма, и в обоих случаях свидетели признали свою руку. Одно — от Николая Максимовича Лебедева, адресованное Якову Ивановичу Дологушеву, с выражением благодарности за прилежные труды на кирпичном заводе, а второе — от Зинаиды Николаевны Лебедевой, на листке надушенной почтовой бумаги, с приглашением к ней домой, причем в письме указывается, что писано оно с благоволенья ее отца. Оба письма здесь у меня в папках. Они мне были переданы исправником Каримзиным из Киевской городской полиции, который нашел их в конторе кирпичного завода.

Полковник и прокурор сидели как статуи.

Следователь вновь обратился к Якову:

— По дате на письме молодой особы я заключаю, что оно было послано уже после описанного инцидента?

— Верно, ваше благородие. Я уже работал на кирпичном заводе.

— Вы ответили ей, как она вас просила?

— Я не ответил на это письмо. Сообразил, что неприятностей у меня хватало от самого моего рождения и незачем мне нарываться на новые. Если боишься наводнения, лучше держись от воды подальше.

— Некоторые замечания ее в беседе со мной, хоть и неофициального характера, подтверждают ваши слова. А потому, учитывая все обстоятельства — что нисколько не означает, что я одобряю ваше поведение, Яков Бок, — я буду рекомендовать прокурору, чтобы обвинение в сексуальных посягательствах не было вам предъявлено.

Он повернулся к помощнику, и тот начал быстро-быстро строчить.

Прокурор, побагровев сквозь бакены, подхватил портфель, оттолкнул стул и с грохотом встал. Полковник Бодянский тоже поднялся. Бибиков потянулся за водой и опрокинул стакан. Вскочил, стал носовым платком промокать пролитую воду, а Иван Семенович в смятении собирал бумаги и вытирал те, что подмокли.

Прокурор и полковник Бодянский, не проронив ни единого слова, мрачно удалились.

Когда он вытер всю лужу, следователь сел, обождал, пока Иван Семенович вытрет и разберет бумаги, и, хоть был смущен происшествием, снова взял свои записи, откашлялся и снова своим звучным голосом обратился к мастеру.

— У нас имеются законы, Яков Бок, — сказал он жестко, — направленные против представителей вашей веры, ортодоксов или отступников, которые подделывают или берут себе имя, иное, нежели означенное в официальном документе о рождении, с той или иной целью обмана; но поскольку поддельных документов в вашем случае не имеется и поскольку нет никаких данных о том, что вы прежде были замечены в подобных нарушениях, я был бы склонен не выдвигать против вас этого обвинения, хоть я, со своей стороны, как я вам уже докладывая, считаю ваш обман отвратительным, и только благодаря редкой удаче он не повлек за собой куда более предосудительных последствий…

— Премного благодарен, ваше благородие… — Мастер пальцами утирал глаза.

Следователь продолжал:

— Я буду, однако, просить суд вынести вам обвинение в том, что вы проживали в околотке, где запрещено жить евреям, за редкими исключениями, к которым ваш случай со всей очевидностью не принадлежит. Здесь вы нарушили закон. Это не особо важное преступление, но вы понесете наказание за нарушение закона.