Книга Пандора в Конго - Альберт Санчес Пиньоль

– Ты открыл багаж! – возмутился Ричард. – Как ты посмел?

Подоспевший Уильям вынес приговор:

– Этот воришка завтра будет нести шампанское.

Вечером между Маркусом и Годефруа состоялся такой разговор.

– И почему они такие безмозглые? Их связали, колодки надели, а они все равно воруют.

– Он не хотел ничего украсть, – сказал Годефруа.

– Ах, не хотел? Тогда почему он открыл тюк?

– Из любопытства.

– Но там были просто тараканы.

– Этот человек не понимал, зачем белым людям дохлые тараканы. А теперь из-за этого сдохнет сам.

Годефруа был немногословен, но его высказывания всегда имели замысловатую форму. Возможно, на его манеру говорить оказывал влияние синтаксис одного из языков банту, а может, у него была такая натура, но никому не удавалось понять, констатировал он факт или выражал к нему свое отношение: осуждал действия начальников или, напротив, считал их справедливыми.

Приказ нести шампанское был равнозначен смертному приговору. Ящик с бутылками из толстого стекла весил тридцать килограммов и был обит изнутри специальной тканью для лучшей сохранности ценного груза.

Все знали, что тот, кому достанется его нести, умрет от изнеможения еще до заката солнца, поэтому каждое утро негры бросались к любым другим баулам, лишь бы не получить этот ящик. Возникали ссоры и стычки. В результате самая тяжелая работа доставалась самому слабому. Но Уильям и Ричард не вмешивались, усматривая положительный момент ситуации: носильщики старались подняться как можно раньше, боясь, что им достанется ящик с шампанским.

А теперь небольшое отступление. Я дал себе слово не раскрывать рта во время наших бесед, если только в этом не возникало крайней необходимости. Однако, когда Маркус стал рассказывать о первых смертях, я весьма некстати стал испытывать нервное возбуждение. Сердце начинало бешено биться, сосуды расширялись, и потоки крови устремлялись по ним вверх и вниз. Несмотря на это, я не проронил ни слова. Могу поклясться, что это стоило мне неимоверных усилий.

Маркус говорил о жертвах совершенно безразлично. Носильщики были человеческими существами, а с ними обращались, как с собаками. Когда же они умирали, их бросали как дохлых псов. А Маркус, рассказывая об этом, не проявлял никаких чувств. Все это я говорил про себя и очнулся только услышав имя Пепе.

По прошествии нескольких дней пути Маркус заменил имя Годефруа именем Пепе, более коротким и легким для произношения. Уильям и Ричард посмеялись этой шутке, а имя прижилось. Подобная фамильярность не казалась странной: благодаря тому, что Маркусу и Годефруа приходилось постоянно работать рядом, у них сложились довольно тесные отношения. Годефруа (в дальнейшем – Пепе) занимал среди негров самую высшую ступеньку иерархии, а Маркус был белым самого низшего ранга. Таким образом они оказывались практически рядом, и все же некая невидимая разделительная линия между ними существовала. Они были подобны двум людям, стоящим по разным сторонам от решетки, которая, однако, не могла им помешать оставаться самыми близкими существами.

Уильям и Ричард спали в одной палатке. Пепе поначалу ночевал под открытым небом, так же как носильщики, но однажды у него страшно разболелись зубы. Бедняга переносил боль стоически, но Уильям решил, что ему лучше провести ночь в палатке Маркуса. Кравер не хотел, чтобы остальные негры видели проявления слабости в человеке, исполнявшем роль проводника и одновременно надсмотрщика. Маркус спал в скромной палатке, куда складывали также тюки, которые следовало беречь от непогоды. Гарвею предложили потесниться, а когда зубная боль у Пепе прошла, никому не пришло в голову выгнать его из палатки.

В каком-то дальнем уголке мозга Маркуса установились прочные параллели с воспоминаниями его детства. Он спал рядом с Годефруа, как когда-то рядом с медведем Пепе. Это отнюдь не оправдывает Гарвея, просто объясняет его поведение. В мире, где люди приравнены к животным, о Маркусе Гарвее можно было, по крайней мере, сказать, что он разделял кров с одним из таких животных.

Довольно скоро стало ясно, что необходимо найти замену умершим носильщикам. Сказать это было куда проще, чем сделать. Поселки, состоявшие из кучки глинобитных хижин под соломенными крышами, мгновенно пустели, стоило только отряду приблизиться к ним. Множество примет указывало на то, что жители совсем недавно укрылись в джунглях, в спешке побросав свои дела.

Наверное, они знали, что происходит во время подобных походов. Судьба экспедиции братьев Краверов неожиданно оказалась под угрозой: носильщики не представляли собой никакой ценности по сравнению с переносимым ими грузом; однако до тех пор, пока англичанам не удавалось найти способ пополнения их рядов, сам груз превращался в бесполезный хлам.

В какой-то момент времени они углубились в сельву настолько, что в этих местах о белых людях знали только понаслышке. Жители поселков не скрывались в панике, а выходили навстречу, подталкиваемые любопытством, подобно антарктическим пингвинам, не подозревая, какая опасность им грозит. И только ребятишки проявляли тревогу: никогда прежде они не видели таких белых, точно привидения, существ и плакали от страха. Самая большая жестокость заключалась в том, что жители поселков насмехались над своими несчастными собратьями, участвующими в экспедиции. Они измывались над ними тысячами способов: танцевали вокруг них, терлись об их ягодицы своими членами, чтобы унизить бедолаг, и протыкали им щеки и ладони острыми иглами. Им и в голову не приходило, что следующими жертвами могут стать они сами.

Уильям и Ричард всегда использовали одну и ту же тактику. Оказавшись в поселке, они созывали всех жителей. Перед тем как обратиться к ним с речью, они требовали, чтобы туземцы отошли от них на почтительное расстояние. Те, смеясь, пританцовывали и подпрыгивали в ожидании какого-нибудь подарка или другого сюрприза. В конце концов братьям удавалось собрать перед собой плотную толпу черных тел, освещаемую белозубыми улыбками, и в этот момент они кидали в самый ее центр динамитную шашку.

Клубы красной пыли поднимались в небо. Ноги и руки, оторвавшись от тел, взлетали в воздух. Крики, стоны. Пепе и Маркус бросались в израненную толпу. Перепрыгивая через тела, они молниеносно хватали мужчин, которые были оглушены сильнее других и почти не понимали, что происходит. Они надевали на них колодки, в то время как Уильям и Ричард лупили их прикладами. Так пополнялся отряд носильщиков.

Я помню, что, когда Маркус рассказывал мне об этом, шел проливной дождь. Шум его струй, хлеставших по стенам тюрьмы, был слышен даже в нашей камере. Гарвей взмахнул руками и вскрикнул: «Бум!», изображая взрыв динамита. Мои пальцы машинально сжались в нервном спазме, раздался сухой щелчок, и деревянный карандаш у меня в руках сломался. Рассматривая его половинки на своей ладони, я произнес железным тоном:

– А что вы делали, чтобы не допустить этого?

Последнее слово еще не успело слететь с моих губ, а я уже пожалел, что заговорил. Но было слишком поздно. Маркус, казалось, очень удивился, потому что я никогда раньше не прерывал его. Ресницы его огромных зеленых глаз захлопали, как крылья бабочки, и он попросил чрезвычайно вежливым тоном: