Книга Привилегия десанта - Владимир Осипенко

— Я что-то не так сказал? — обратился он к самому смешливому капитану.

— Никак нет, — чётко ответил капитан. — Нас рассмешила слабая подготовка офицеров учебной дивизии. Наши с девятого этажа летают — и ничего!

Прокурору бы улыбнуться, а он замолчал и начал густо краснеть. Зал взорвался, видимо, сказалось нервное напряжение прошедшей проверки и первых полутора часов разбора. Даже взвившийся над столом президиума НачПО не смог остановить хохота. Проходившие мимо клуба бойцы подумали, что в полк незаметно привезли Райкина.

Дело в том, что невольный герой первой части «марлезонского балета», тот самый несчастный майор, на котором НачПО отыгрался за всеобщую спячку, действительно полгода назад по ошибке выпрыгнул с девятого этажа и не только остался жив, но продолжил службу в ВДВ. Пришлось ему вновь подняться, уже в качестве вещественного доказательства для предъявления прокурору. Тот же, готовый было не на шутку разозлиться или обидеться, только пробурчал:

— Да что с вас взять, десантура!

Привет

2 августа десантники пьют

только для запаха.

Дури и так хватает.

Многолетнее наблюдение

Четыре месяца прошло с тех пор, как я сдал должность командира разведывательной роты и «работаю» начальником штаба батальона. Сижу на рабочем месте, с умным видом перекладываю бумажки.

Стук в дверь, заходит бойчина.

— Извините, кто здесь капитан Осипенко?

Куда деваться, пришлось признаться.

— Вам привет из Москвы, — и называет фамилию бойца, уволенного в запас два года назад.

— Сам-то откуда?

— «Из разведроты. Я недавно из «учебки», поэтому вы меня не знаете.

— Ладно, садись, рассказывай.

И вот, что я услышал. Довелось молодому разведчику по семейным обстоятельствам срочно съездить в отпуск. А возвращение в часть через Москву как раз пришлось на 2 августа! От поезда до поезда часов двенадцать. Как убить время? Ни родственников, ни знакомых. Поехал в парк культуры и отдыха имени Горького. Какая «культура» в День ВДВ в этом парке — всем известно. С утра немного трезвые десантники в тельняшках и беретах толпами, группами и по одному бродят в поисках сослуживцев, приключений и… повода. Кто бы им сейчас что-нибудь запретил! Ни один не прошёл мимо.

— Кто такой? Откуда? Выпить хочешь?

На отказ реагировали по-разному. От «молодца!» до пренебрежительного «салабон!».

Стал боец думать, куда бы спрятаться, когда увидел совсем не похожую на других группу. Их было трое. Все в костюмах, галстуках, абсолютно трезвые. Сначала подумал, просто студенты забрели не туда. Но по уверенному взгляду, а главное, по накаченным плечам и шеям понял, что свои. Поздоровались, чинно подсели. Стандартные вопросы. Как же они переменились, когда узнали, что он из Алитуса, а тем более из разведроты!!! Как загорелись их глаза! Их интересовало абсолютно всё. Ленкомната, спортзал, бытовка, радиокласс, полоса. Один готов был расцеловать его за то, что тот «лично знаком» со вторым от окна очком в нашем туалете. Говорит, что сам лично его делал. Десять раз повторили, какой он счастливчик, что попал в эту роту. Расспросили про каждого офицера и прапорщика. Не знали, чем угостить.

— Кушать хочешь? Попить? Может, мороженного?

Они единственные, кто не предложил выпить.

А как достойно себя вели! Мимо проходила толпа из человек десяти уж совсем малотрезвых десантов. Один бросил в адрес молодого сержанта, типа, «Вешайся, салага». Из троих поднялся только один, взял за холку остряка и что-то тихо ему сказал. Молодой разведчик стал невольно прикидывать шансы в драке против десяти. Двое других сидели абсолютно спокойно, как будто это их не касалось. К немалому изумлению солдата парень подошёл и сказал:

— Извини, брат. Не знал, что ты разведчик!

Как он не отнекивался, бойцы, которых он видел первый и, наверняка, последний раз в жизни, накормили обедом, провезли, показали Москву и посадили на поезд. Они так пеклись о нём, как будто от его благополучного и своевременного возвращения зависела их судьба или, по крайней мере, «дембель».

— Пожалели, когда узнали, что вы ушли. Просили найти и передать привет. Извините, товарищ капитан, но фамилию я запомнил только одну — Серков.

* * *

Серков. Хороший парень, толковый сержант, добросовестный, но «москвач». Они же все там немного по-другому заточены. Привыкли к удобствам, многое уже видели и попробовали, словом, избалованы цивилизацией. Это они поначалу, когда звучит команда «Перекурить и перессать!!!», даже в лесу спрашивают «Где туалет?». Если не ноют и мозгов хватает не хвалиться перед другими, то более-менее уживаются в коллективе, если начинают заноситься, их бойцы с удовольствием ставят в стойло.

Папа военный лётчик, подполковник, по каким-то дисциплинам был инструктором Гагарина! Мама, интеллигентная фифа на каблучках и в шляпке, приехала навестить сына. А он на полевом выходе. Стою и мнусь перед ГАЗ-66, там же в кабине только одно место для старшего. Пока во мне вели неравную борьбу требования устава и этикета она легко, даже грациозно со словами «Я же жена офицера» сама запрыгнула в кузов.

После её общения с сыном ожидал каких-то жалоб или просьб. К моему удивлению, отметила только, что сын повзрослел и возмужал. Судя по всему, ему мозгов хватило… А может, он действительно был москвич?

Глава вторая Афганский транзит

Пересылка

Да, контрабанда — это ремесло…

В. С. Высоцкий

Пересылка — это ворота в Афган. Гостиница-общежитие и пара бараков на аэродроме Тузель в Ташкенте. Прибыл я туда 19 февраля 1984 года и замёрз так, как нигде и никогда раньше. Нет, я, конечно, бывал на морозах, и подолгу. Но, во-первых, сибиряк не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается, но я-то ехал в Ташкент! Во-вторых, потом, как правило, бывали тёплые помещения, натопленные печки, горячие батареи и остальные прелести цивилизации. А в Ташкенте всего-то около нуля, и единственное доступное тёплое место во всём городе — это такси. Но это не надолго, да и дорого. А дома там все приспособлены спасать только от жары. Жесточайшие сквозняки и температура, почти неотличимая от уличной.

Захожу в гостиницу ближе к полуночи. Позади два перелёта: из Вильнюса в Москву и из Москвы в Ташкент. Разномастная, полувоенная и малотрезвая публика. У некоторых лица красные, выгоревшее на солнце полевое обмундирование. У многих ордена, медали. В зависимости от степени усугубления смотрят на меня с сочувствием, жалостью или злорадством.

— Ты не ссы, капитан, всё будет нормалёк…

Да я, в общем-то, и не… Кто я такой, как зовут и куда направляюсь — никого не интересует. Зато почти каждого интересует мой увесистый чемодан, точнее его содержимое. Поэтому без особых церемоний, с прямо-таки окопной прямолиней-ностью: