Книга Население: одна - Элизабет Мун

показался ей непристойнее голого тела; она сдернула его с себя, скомкала и швырнула на пол.

– Они умерли! – произнесла она вслух, незнакомым от долгого молчания голосом.

Разум разделился на струйки, как поток воды, падающий с утеса: Офелия не понимала, откуда в ней этот гнев, не понимала, почему боится, почему не боится сильнее. Она бы не стала убивать этих чужаков, пускай и не хотела их появления.

Она снова вышла на улицу. Стоял очередной день, притворявшийся таким же, как предыдущие. Снова было влажно и жарко, по небу медленно плыли облака, дул легкий ветер. Какое ей дело до этих мертвых поселенцев? Они прилетели и умерли, и теперь она снова одна, как ей и хотелось.

Что-то изменилось.

Что-то изменилось непоправимо.

Что-то – нет, кто-то, некие существа – обитало на этой планете и хотело убить ее, уже убило других людей – а она даже не подозревала о подобной опасности. И с этим новым знанием ей отныне придется жить.

В воздухе пахнет странной гарью; вдали продолжает полыхать травяной костер, дым клубится тризной по гнездам. Со временем трава вернется и прикроет своей шалью нагую землю, но Народ не забудет, где пролегали шрамы. Земля еще долго будет хранить этот запах.

Поражение – отбивает правая рука. Не поражение, победа: их больше нет, а мы живы – отбивает левая. Одна за другой правые руки стихают, и вот уже одни левые отбивают волю Народа.

Высоко в небе, там, где пронеслось чудовище, рассекает воздух извилистый белый шрам. Много поколений назад, напоминает правая рука, такие же шрамы появлялись далеко на юге. Левая рука твердит свое: победа, победа, безопасность, покой, возвращение.

Шрам на небе рассеивается, не оставив и следа. Не ревут больше чудовища, распространяя вокруг себя едкий смрад. Народ кружит по выжженной земле, и длинная вереница танцующих, ныряя в нетронутые заросли за пределами загубленного поля, по цепочке передает в центр живые ростки, которые тут же сажают в землю, пока все поле не покрывается зеленой травой. Они продолжают танцевать и выстукивать, пока им не отвечают барабаны ветра, пока небесный народ не собирается в собственном танце кольцами и спиралями, рыдая над следами чудовищ и заполняя их сладкими слезами, от которых растет трава.

После дождя – снова в путь за барабанами ветра, по траве, усеянной тыквами небесного творца-светоносца, бьющего-в-барабан, и молодь осыпает друг друга вопросами: «Зачем – шрамы на небе? Зачем – чудовища в зеленом и сером? Зачем – плоские лица? Зачем – бескрылы, беспалы…»

«Не беспалы, – возражает кто-то. – Их короткие пальцы прикрыты чехлами, одеждой для ног».

«Одеждой, не панцирями?»

«Не панцирями. Одеждой».

«Ни одного без них… Это панцири».

«Не телесная оболочка. Одежда».

«Но тогда… у небесных созданий тоже – одежда?» Начинается бурное обсуждение: что такое вонючие трупы исполинских летунов – панцири, одежда или отдельные существа, союзники чудовищ? Один считает, что это машины, не что иное, как сложные механизмы вроде камнеметов. Другие осыпают его насмешками. Нелепица, выдуманная береговыми жителями с одурманенными дымом мозгами. Машины летать не умеют… Разве можно натянуть нити так туго, чтобы хлопали крылья?

«У них не хлопали крылья – это мы видели».

«Это возможно». Все тот же энтузиаст, известный своей любовью к механизмам. У Народа хорошие механизмы; Народ гордится своим энтузиастом. «Это возможно, но потребуется новая идея». Они замолкают и бегут дальше в тишине. Нельзя отвлекать того, кто выслеживает новые идеи; это все равно что отвлекать охотника: собьешь его со следа – ляжешь спать с пустым брюхом.

Энтузиаст отстает; они знают, что это означает. Время сидеть неподвижно, время искать других энтузиастов, время играть с прутиками, камешками и жилами, и в конечном итоге получится новый механизм, какого еще не видел свет. Тут, с запозданием, им приходит другая мысль.

«А если есть другие?» – вопрошает кто-то, когда становится можно говорить.

«Другие? Где?»

«Легенды. Шрамы в небе. Где-то на юге. Другие. Союзники союзников, союзники чудовищ».

Встревожившись, они собираются вокруг. Еще чудовища? Те, что жгут и разоряют гнезда? Воры и дети воров? Пора гнездования наступит раньше, чем только что восстановленные гнезда смогут принять молодь; им придется вить гнезда в другом месте, а значит, конкурировать за пограничные территории с другими обитателями лугов. Нелегкое время. А если они вернутся к большому гнездовью и обнаружат новых чудовищ?

Отряд старейшин прерывает их причитания. Никто не видел чудовищ с тех пор, как в небе появился первый шрам. Скорее всего, это были просто разведчики.

Никто не искал.

Много сезонов. Чудовища спешат. Не было нужды. «Никто не искал», – настаивает один из желторотых, для которого охота так же важна, как машины – для энтузиаста. Они все знают это, потому что знают друг о друге все.

Слишком далеко. Пустыня. Колючие заросли. А за ними – слишком влажно и слишком высокие деревья. Хуже городов. Этого последнего унизительного сравнения достаточно, чтобы разубедить любого, но только не желторотого, который уже взял след и намерен пройти по нему до конца.

«Вонючий след, – произносит наконец один из старейшин. – Вонючий след и дурной конец. Пустое брюхо: чудовищ не едят».

Они пытались, а потом их всех тошнило, ужасно тошнило на опаленную землю.

«Гнездовье», – говорит кто-то из робкой молоди. Раздается ворчание. Если уж робкие подают голос, весь Народ может сменить курс – и это в то время, когда нет ничего важнее новых гнезд.

Ступай, отбивает левая рука, и дробь прокатывается от отряда к отряду по всему флангу, до самого центра. Ступай, ступай, ступай. Ищи, ищи. Бери сколько нужно, но не слишком много.

После гнездования? Отряду молоди вовсе не хочется идти через пустошь, соль и шипы, болото и высокие деревья ради несъедобных чудовищ.

Ступай, отбивает левая рука. Сейчас. Сейчас. Ступай!

Отряд молоди разделяется, а затем разделяется еще раз. Энтузиаст, растерявший отчасти свой энтузиазм, но, как и любой охотник, не способный устоять перед новой добычей. Робкая желторотая, которой уже через сезон предстоит вить свое гнездо. Еще несколько желторотых из тех, кто погромче и побойчее, – с этими старшие только рады распрощаться. И несколько старейшин: кто-то, хорошенько все взвесив, решает, что это будет приключение, кто-то слышал о рыбалке на южном побережье, у кого-то есть родичи, видевшие небесный шрам. С ними в тыквах-горлянках, мешках и сумках отправляются мудрость и опыт кочевого Народа. Куда бы они ни отправились, сколько бы дней ни занял путь, Народ жил дорогой и ценил возможность расширить знания, вкусить ароматы и плоть новизны.

В пути они обсуждают чудовищ, напоминая друг