Книга Жизня. Рассказы о минувших летах - Константин Иванович Комаров

на количество едоков. Вероятно, давали и что-то еще. Не помню, чтобы мы ощущали в это время голод. Приносили селедки, но очень соленые, и мы втроем с трудом одолевали пару селедок. Остальные отдавали Барановым (мать с двумя дочерьми и сыном примерно Витиного возраста). Они с жадностью рвали эти селедки зубами, как стервятину. Недаром позже по другому поводу отец характеризовал Бараниху: «Алчная!»

Проезжали большие реки с длинными мостами: Волгу, Иртыш, Обь, Енисей. Проезжали ровные и бескрайные Барабинские степи. В Сибири открылись обширные луга, усеянные яркими цветами (называются «жарки»?) вроде наших купальниц, только крупнее и ярче. В Красноярске была баня. Истосковавшиеся по воде путешественники ринулись с шайками под краны. Как рассказывала мать, одна молодуха сходу подставила своего грудничка и рванула на него кран с горячей водой. Трагедия! Одежду сдавали прожаривать от известных насекомых, короче — в вошебойку. Бабка сдала свою шубу, а когда ей сказали, что ее шуба от жары скукожится, она голая топала ногой и кричала: «Бляди! Отдайте шубу!» И докричалась — отдали. Впрочем, я не помню этих насекомых, за все время пути их не было.

Перед Иркутском поезд стоял в поле на берегу Ангары. Река большая, вода чистейшая. Мы побежали купаться. Берег оказался очень пологим. Мы не достигли глубины еще и до колена, как у нас от холода зашлись ноги и мы стремглав назад, еле выбежали. От Иркутска начиналась пограничная зона, и там высадили Полину с детьми. У нее оказалась какая-то неувязка с документами. Недоразумение выяснилось, и они догнали нас на пассажирском. Там же или чуть позже отстал Витя. Но его тоже доставили и воссоединили с нами заботливые железнодорожные служители. Интересно было ехать по берегу Байкала: слева озеро, справа скалы и многочисленные тоннели. Мы еще карабкались на эти скалы, а матери кричали на нас и ругались.

Амурская область начинается Сковородинским районом. Пейзаж мрачный, скудная растительность, лиственница, низкие голые скалы в виде огромных камней, странные названия станций: Уруша, Невер, Талдан, Магдагачи, Тында, не сразу понятный Ерофей Павлович (Хабаров). Недаром здесь сложилась поговорка: «Бог создал Крым да Сочи, а черт Сковородино да Могочи». В области это полюс холода. Но далее к югу пейзаж стал светлеть и обретать более привычные черты и, наконец, дед сказал: «Как и у нас». Справа от дороги приамурская лесостепь, слева — край невысоких сопок. По сторонам нередко попадались щиты с надписью: «Стой! Запретная зона!» Тогда я думал, что там были воинские части — «У высоких берегов Амура часовые Родины стоят», не иначе. Теперь я понимаю, что это были зоны БАМ ЛАГА — БАМ тогда уже строился. В 1942 г. в критической обстановке под Сталинградом отсюда были взяты уже уложенные рельсы для срочной прокладки пути на Астрахань за левым берегом Волги. Ну, это к слову.

Амурская область была целью нашего путешествия, мы приехали. По мере продвижения на восток наш эшелон стал постепенно уменьшаться. На очередной большой станции отцеплялись определенные вагоны. Оказалось, вагоны с самого начала были сформированы по пунктам назначения. А вот и Архара, наша станция, куда мы прибыли на 20 или 22-й день странствия. Встречать нас был прислан гусеничный трактор СТЗ-НАТИ с прицепленной тележкой, которым самолично управлял бригадир колхозной тракторной бригады Андрей Колесник — он уже не работал непосредственно на тракторе, но управлял бригадой. Выехали в ночь с погруженным на тележку немудрящим скарбом. Утром приехали в Иннокентьевку, большое село, бывшую казачью станицу, расположенную на самом берегу Амура в 33 км от Архары. Амур здесь разливается на ширину более 2 км и производит большое впечатление. Шура с Зойкой бегут к реке вслед за бабкой: «Бабушка, это Хабаска, Хабаска?» (в просторечии мы ехали в Хабаровск, т.е. в Хабаровский край, в состав которого тогда входила Амурская область). Бабка в шубе и босиком идет к реке и ругается: «Какая вам тут, пралик, Хабаска. Вон они на той стороне выставили свои черные зады, вот и смотри на них». А на той стороне, несколько наискосок вправо, видна китайская древня, и кое-какой народец на берегу мельтешит, что бабке очень не понравилось.

Наша деревенька Украинка дворов около 20 располагалась в 28 км от Иннокентьевки выше по Амуру и около 7 км выше устья р. Буреи. Бурея при устье разделяется на протоки, и ее левая протока отстояла от деревни на 3-3,5 км, а сама деревня располагалась около длинного старичного озера, древней протоки реки. Но и сама протока была здесь шириной не менее 0,5 км. Согласно названию основное население деревни составляли украинцы, выходцы из-под Белой Церкви и Чугуева. Еще были там белорусы, два брата Нехайчики, многосемейный и деятельный Николай и бездетный и болезненный Яков. Один русский дед Дергун прибыл сюда из Семиречья. Само селение образовалось в 1928 г. По-моему, новые поселенцы оказались здесь в попытках разными способами избавиться от наступающих колхозов, от которых разбегались куда глаза глядят. По некоторым рассказам, первое время они испытывали немалые лишения от голода. Среди прочих был там и некий парторг, в то время Балалаев. Оказалось, парторги в пограничье прикреплялись к каждому колхозу и обретались там даже после войны. По всем статьям это были люди случайные и малограмотные, ничем, кроме своего собственного апломба, не примечательные и абсолютные бездельники. К примеру, наша мать во время войны была председателем сельсовета, от которого требовалось и обеспечивать выход на работу, и подписку на заем, и массу других дел, в числе которых ей была навязана еще колхозная пасека, с ежемесячным вызовом в район для очередной накачки. Но она всегда выходила в поле наравне с другими бабами. Но парторгов, или хотя бы их жен я в поле никогда не видел.

Эти самые парторги иногда куда-то отзывались, а на их место присылались новые. Я помню не менее пятерых таковых деятелей, в разное время обретавшихся в нашем колхозе. С одним таким, по фамилии Жерносек, у матери возник нешуточный конфликт. Присутственное место помещалось в отдельном строении в центре деревни. Большая половина постройки служила клубом, в меньшей была контора. Здесь имели пребывание председатель колхоза и счетовод-бухгалтер, председатель сельсовета и, по рангу, парторг. Для исправления некоторых деловых бумаг у каждого была своя чернильница. Для обоих председателей такая потребность возникала в силу необходимости, по долгу службы. Парторгу же, по моему разумению, кроме доносов писать было нечего, но писательский зуд обуревал и его