Книга Осенью в нашем квартале - Иосиф Борисович Богуславский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ой! Ой-е-е! — заколол, засверлил на бедре чирей. Согнулся, просунул внутрь брюк закоченевшие пальцы. Водит вокруг нарыва, налившегося тугой синей луковицей. Зачесались сладостно края, потом разлилась глухая тянучая боль. Испугался, вытащил руку. Злость так и рванула: «Белая халатина, жужелица, вертихвостка! Не могла ножом полоснуть, или, как там он у них называется, скальпелем… Глядишь бы, сейчас ничего и не было…» Как он теперь дотянет? Выпрямился, пригляделся: хорошо хоть недалеко уже. Сквозь снежную порошу пробивались огни проходной завода.
2
Техминимум Антон отчеканил назубок. Комиссия была довольна. Виды слесарных инструментов? Сорта металлов? Отжиг и закалка? Заточка? Плашки, лерки, дрели, дюймы? Отстрелялся. Семечки. Память выручила. Учебник наизусть, страница за страницей.
— Башковитый, — жевал недовольно губами Сметанин, — башковитый…
А Антон дробными очередями метал и метал вереницы параграфов, ни одной мимо, все в цель и думал: «Ну чем вы недовольны, товарищ Сметанин? Чем? Рогулин — рабочая косточка. А я нет? Во-первых, не надо это так часто повторять. А во-вторых, вы же меня еще не испытали. Вы испытайте».
Нельзя сказать, чтобы Сметанин был маг или волшебник. Но тут сказал:
— Испытаем.
Антон вздрогнул.
— Задание простое. Круглый железный прут. Два с половиной дюйма. Выпилить четырехгранник, полтора на полтора. Все.
Комиссия встала из-за стола, покрытого выстиранным красным холстом. Вероятно, это был какой-то старый плакат или транспарант, потому что с обратной стороны все еще проступали большие белые буквы. Антон побежал на склад выписывать прут. Он торопился. К вечеру четырехгранник должен быть готов. Задание и в самом деле не из сложных. Сначала начерно ободрать верхний слой. Можно даже на глазок, самым грубым рашпилем. Потом подогнать поточнее к квадрату пилой средней насечки. Потом довести бархатной, совсем мелкой насечкой. И даже наждачной бумагой, чтоб блестел. Четыре грани, четыре лезвия. Одна в одну. Ни на микрон завала. Малейший зазор в угольнике, чуть-чуть перекос — и третий разряд фу-фу, растворится в небытии.
Об Антоновом экзамене знает вся сборка. Бригада лишается знаменитого умывальщика. Жаль. Бригада дает советы.
— Главное — не пори горячку. Поспешишь — запорешь.
— Второе — не дрожи. Не кур идешь воровать.
— Угольником больше прикладывайся. Глаз подведет, угольник вытянет. Ну…
Об этом в учебнике — ни слова. Антон кивает головой. Хочет что-то сказать и не может, потому что дышать нечем. Думал же, что его никто всерьез не принимает. И вдруг на тебе… Сидят совсем взрослые люди, усталые лица, холодные угрюмые лбы. Дымят табак-самосад — собственное производство. В зазубринах руки, ногти в черных, въевшихся обводах, цигарки держат огнивом внутрь, в ладонь, будто для обогрева.
— Ну…
Антон снова кивает головой, но не уходит. Кончается перекур, ухают кувалды, шипит расплавленными плевками сварка, визжат заточные камни. Гуловая завеса. Стена. У каждого своя работа. Надо идти. И тогда он плетется к своему верстаку, зажимает в тиски прут.
— Ну что, на разряд? — спрашивает Генка Сметанин.
— Точно, — улыбается Антон.
Генка работает рядом, дерет напильником по головкам закладных пальцев от редукторных шестерен. Дерет всем корпусом. Это плохо. Надо, чтоб спина не двигалась. Чтоб ходили одни руки. Во-первых, так легче, во-вторых, точнее. Но об этом Генка знает и сам. Хотя знать — мало. Надо еще, чтобы были силы. Если корпус идет за руками, значит сил нет. Но виду не подает.
— Ни пуха… — улыбается он через силу.
— К черту! — смеется Антон.
Рашпиль грызет железо. Легко и надежно. В инструменталке выдали новую пилу. Не насечка — золото.
Джвык, джвык — сыплется песчаная стружка; джвык, джвык — будет тебе, Антон, третий разряд; джвык, джвык — будет тебе, Антон, новый ватник; джвык, джвык…
— Эй, ты, экономь силы… — Пот с Генки льется градом.
Насчет силы он, конечно, прав. Надо поберечь. Что-то начали дрожать руки. Ну, это потому, что опять засосало под ложечкой. Черт, не удержался утром. Надо было один ломтик хлеба все же приберечь, и сейчас было бы не так голодно. Заморил бы червячка, может быть, до обеда и хватило бы. Как долго тянется время!
Обычно, пока наступает обед, Антон по нескольку раз бегает смотреть на часы. Висят они в конце цеха у деревянной конторки напротив табельной доски. Тянут к себе неимоверно, ну прямо-таки магнитом. Подойдет, потопчется, ждет, пока стрелка передвинется. А она будто прикованная. И тянется, тянется время, и тикают, тикают ходики, и качается, качается из стороны в сторону маятник…
Но сегодня к часам ни на шаг. Будет стоять у тисков как проклятый. До обеда четыре грани — вынь да положь. Черновой обработкой, конечно. Нет, от верстака — ни ногой. И вообще, лучше бы сняли эти часы. Есть же гудок на обед. Чудесный, потрясающей силы гудок. Прелесть гудок. Да здравствует гудок, и к черту часы! Кладет рашпиль, бредет через весь цех к табельной доске. Это совсем не значит, что идет смотреть на часы. Во-первых, рядом с табельной — инструменталка. А во-вторых…
— У-у-у! — свободно, легко, как чистая сверкающая медь, звенит это неожиданное «у-у-у…». Звенит и мягко, дымчато растворяется в благостной тишине цеха. Ура, теперь надо поскорей попасть в столовую, чтобы не торчать в очереди у окна раздатки…
3
К столовой у Антона своя тропка. Просто надо юркнуть в проходную, метнуться за гаражи выщербленными деревянными заборами к одноэтажному малиновому домику. Три минуты — и место за столом застукано. Первое дело — очередь за хлебом.
— Дают на день вперед?
— Дают.
— А на два?
— Нет.
— Нет так нет.
Девушку за весами зовут Людмилой. Людмила — хлеборезка. У нее за качалкой волос белый матерчатый венчик. Царевна, божество. Конечно, было бы неплохо заполучить краешек кирпича с поджаристой коркой. Но это как божеству на душу ляжет. Вызвать у божества улыбку не так-то просто. Тем более с Антоновым обличьем. Длинный нос, широкий рот с пушком над губами, плюс ко всему — узкая челюсть. Вот у Витьки Рогулина челюсть так челюсть. Скоба, рыцарский силуэт. А он, Антон, гадкий утенок… Правда, мама говорит, что у него глаза, как две большие сливины. Но разве нужны Людмиле-хлеборезке глаза… С весов слетает сырой глинистый ком. Попробуй, раздели его на два раза. Черта лысого. Уж если Антон не красавчик, то и не Иисус Христос. Тому все же удалось одним хлебом накормить тысячу человек. И если все и насытились… Сейчас это очень модная легенда. Ладно, Антон постарается. А пока надо не прозевать очередь к раздатке.
Сунул в окно продуктовые карточки. Заметались, замахали крыльями по графленым полям ножнички-стрижи. На тебе — мясо, на тебе — крупа, на тебе —
