Книга Хроники забытых сновидений - Елена Олеговна Долгопят

фильме за слова не спрячешься)?

Оказавшись в раю, герой фильма наблюдает невиданные превращения: малыш, подобно мелкому жуку, копошится на ладони героя. Ладонь велика, ребенок ползает по ней, пытается встать и пойти, падает. Голый человечек, личинка, он вдруг обращается в птичку. Птичка вспархивает с ладони, улетает. Ладонь оказалась гнездом, началом.

Птичка, наверное, душа.

Человечек оборачивается птицей, пальцы – стволами деревьев, одно перетекает в другое, одно и есть другое, всё связано, все связаны – любовью.

Но герой, темная петербургская тень, демонстрирует иное превращение. Он надевает маску. Он прячется под ней. Его – под маской – принимают за другого. Он вводит в заблуждение, он насмехается.

Атом лжи – маска, личина. За которой лица не видно, а подчас и нет никакого лица, пусто.

Обман, смех. Дурной пример оказывается заразителен, все прячутся под масками (и та, красная, длинноносая, тут как тут), все оказываются не собой. Доверие утрачено, любовь невозможна. Вражда, ненависть, война, гибель.

В фильме герой едет в поезде, мы слышим его ход. У Достоевского поезда нет; в рассказе он лишний, в фильме – необходим. Поезд – вот что связывает сон и реальность, жизнь и смерть, настоящее, прошлое и, вероятно, будущее. Вагон, ночь, ребенок, которого отыскал и пригрел наш герой. И об этом не надо нам, зрителям, говорить, пояснять, ведь зрители словам не верят, а только собственным глазам.

Зрительный образ подкрепляется, поддерживается образом звуковым – голосом рассказчика-героя за кадром, голосом Александра Кайдановского.

29 июня 2020

«Белорусский вокзал» (режиссер Андрей Смирнов, 1970).

Черный фон, белые буквы. Титры. За кадром обыденные звуки города: голоса, машины.

Поначалу все кажется слишком простым, элементарным. Слишком неторопливым. Затянутым. Кажется, этот фильм не для тебя.

Кладбище. Начало осени. Тишина. Вдруг выстрелы, музыка. Стреляют солдаты. Значит, провожают в последний путь военного. Стреляют, понятно, в небо.

Толпа постепенно рассеивается. Остаются они, главные герои, фронтовики. Их четверо. Кажутся стариками.

Сюжет нередкий. Точнее, ситуация. Собираются вместе бывшие фронтовики, война давно закончилась, четверть века прошло, настала другая жизнь, в кафе подают коктейли, играет смешной ансамбль, мальчики с тонкими голосами. Эстрада, гитары. Огромное светлое, все стеклянное, открытое небу (мирному небу, спешим заметить) кафе. Современное. Нынешнее. Текущее. Но я-то, я-то смотрю на них из далекого будущего, в котором уже всё не так. Ты можешь сколько угодно наклоняться к экрану, ты туда не попадешь. Исчезли их тонкие голоса, и хрупкие стеклянные стены, и хамоватые официантки. И вот что странно. Герои-старики мне кажутся ближе молодых. В этом фильме. В этом мире.

Москва. Осень. Они давно отвоевали. Они встретились на похоронах. Они пришли помянуть друга. Вот только поминки не состоялись. У вдовы истерика. Сын просит разойтись.

Действие (экшен) в фильме есть: герои перекрывают газ в подземном лабиринте, спасают мальчишку-рабочего (его в этом подземелье ударило током), попадают в милицию. Как на фронте, как в бою, как прежде. Но эта линия не главная.

Поминки – вот цель и сюжет. Поминки, которые все-таки, в конце концов, состоялись. В доме сестры милосердия Раи. В простом ее, скромном и бедном раю. Где тепло и светло. Где их всех, ребят, умоют, оденут, накормят, где залечат их раны.

У Раи фотография на стене: она там рядом с военным. Его и хоронили этим тихим осенним утром. Его и провожали выстрелами. Рая не знала. Ей скажут.

Вот они впятером и помянут своего товарища Вальку: Рая, Иван, Николай, Леша, Витя. Раю попросят спеть. «Нашу. Десятого непромокаемого батальона, любимую».

Самая известная сцена.

А кульминация – хроника. Черно-белые кадры. Встреча победителей. Их поезд пришел на Белорусский вокзал в сорок пятом. Люди обнимаются. Плачут.

Поминки – память.

6 июля 2020

«Горизонт» (режиссер Иосиф Хейфиц, 1961).

На целину приезжают вчерашние школьники, одноклассники. Горожане. Приезжают работать, собирать хлеб. Приезжают нарядной (романтической) лунной ночью. Да и все ночи в этом фильме нарядные, таинственные, театральные. Чуть-чуть бутафорские.

[Летом 1957 года студенты муромского пединститута тоже отправились на целину. Они только что окончили второй курс, сдали экзамены. Моя мама была в их числе. Она помнит: «Ночью темень страшенная, ни дорог, ничего».]

Киношные одноклассники, отработав день, шагают по ночной степи и поют «Дежурного по апрелю» Окуджавы. Возле степной каменной бабы находят череп лошади и разыгрывают пародийную гамлетовскую сцену. Девочки нарядные, в красивых платьях.

[Мама помнит: «Мы ходили как чурки. Шаровары сатиновые. Какие там платьица.

Пели вечером. “Вот кто-то с горочки спустился…”.

На комбайне помогать, такие места разбирались, лучше оплачивались.

Ночевали – типа вагончики, кровати двухъярусные, стол небольшой. Одеяло свое. Это обязательно, свое везли.

Кухня – полевая (армейская), девчонки дежурили по два человека. Макароны отварят. Кукурузу варили. Хлеб привозили из центральной усадьбы, не было вкусней ничего.

Денег не было, только в конце деньги получили. Я себе брошку купила.

Привозили продукты нам. Иногда с центральной усадьбы приезжала повариха и девчонкам помогала.

Работали все время, с утра до вечера, с утра до вечера.

Где мылись? На центральной усадьбе. Баня. Небольшой промежуток. Печка. Вода грелась. По несколько человек входили и мылись. Раз в десять дней, наверное.

А потом стали холода. Штаны начали рваться. Мы их закатывали (штанины). Зерно переворачивали, а его вовремя не увозили, оно горело, а мы туда ложились, чтобы согреться.

Еще сено. Они (местные) косили, трава высыхала, и мы в стога собирали.

Местные дети не знали, что такое ситро, мороженое, и паровоза не видели – далеко от железной дороги.

Все местные держали коров, свиней. Свое хозяйство. Тракторист привозил (на работу, в поле) сливки, угощал.

Хлеб пекли на центральной усадьбе, мы с таким наслаждением его ели, что и не надо ничего было».]

В фильме никто не ест с наслаждением! Только что прибывшие ребята, голодные с дороги, вдруг во время трапезы начинают бросаться хлебными корками.

Надуманная, назидательная сцена.

Постепенно герои фильма привыкают к новой жизни, втягиваются, не хотят уезжать, строят себе дом. Даже собравшийся бежать с целины парень возвращается. Его как будто сносит с платформы поток, вал новоприбывших молодых ребят-энтузиастов. Их увозят в степь грузовики, он шагает за ними пешком, и это финал фильма, вялого и красивого.

Дело не в том, что в реальности было не всегда так, как в фильме (а как мама рассказывает). Мир велик. Могло быть по-всякому. Ошибка, сбой – в неясности посыла. Или в его мелкости. В отсутствии настоящей драмы.

Глубины нет. Мира (великого) нет. Ночи (темной) нет. Горизонта (недостижимого) нет.

Post Scriptum

Мое прошлое – единственная доступная