Книга Хроники забытых сновидений - Елена Олеговна Долгопят

после прибытия поезда, с которого только что сошли двое. Мужчина и женщина.

Станция маленькая, задворки мира. Потому и тишина, что задворки. Потому и покой, что некуда больше спешить. Почти не жизнь.

Так почему сюда стремятся герои, в северную осень, в октябрьские дожди?

Им готовят кровать. Центр их нового мира. Сирого и убогого. Темного, тесного и простого. Белые простыни. Белые наволочки. Белый пододеяльник. Железная кровать с панцирной металлической сеткой. В ней друг от друга не отлепишься. В ней можно лежать, лишь тесно прижавшись, обнявшись, дыша друг другом.

Зачем они, ленинградские жители, здесь, у холодного дальнего озера? Чтобы погреться у чужого огня, у чужого семейного очага?

Нищета мира.

Им здесь не за что зацепиться. Нет привычных связей, обыденной скуки, неизбежных дел. Они здесь никто, обнажены. Наедине с собой и друг с другом. Это им и было необходимо: тишина, одиночество, возможность понять себя и понять другого. Разобраться.

Они чужаки всем здешним. Не враги, но другие. Их хозяйка полна жизненной силы. Возле нее тепло. Душа ее – открытая книга. А гостья, она существо с другой планеты. Худая, бледная, вся – боль и мука. С ней неспокойно, тревожно. Ей самой с собой не сладить.

Любит – не любит, любит – разлюбит.

Люблю – не люблю, опять разлюблю.

Ей надо решать со своей жизнью. И ему надо решать.

Шесть дней они проводят в этой глуши, вслушиваясь в себя. Шесть прекрасных дней и ночей. Прекрасных, даже когда льет беспросветный дождь. Они плывут по озеру, плывут по реке (рев лодочного мотора и вновь молчание). Они сидят на берегу, дымит костерок. Они идут в высокой сухой траве. Их едва видно. Они молчат. Разговаривают. Ссорятся. Вспоминают.

День седьмой. День отъезда. За ночь лег снег. Мир преобразился. Мир стал бел и светел. Автобус увозит их по узкой дороге. Куда?

Ленинград. Вновь ссора. Разрыв.

Она одна. Одна в своей привычной комнате, в своем привычном мире, с привычной собой. Ничего не изменилось. Невыносимо! Она сбегает к подруге. Погреться у чужого огня, у чужого семейного очага. Чужой муж, чужие дети, чужой уют. Она остается ночевать (только бы не остаться одной). Среди ночи вскакивает, бросается к двери. Бегом, медлить нельзя!

Она возвращается домой. Видит свет в своей комнате.

Он здесь. Он ждет ее.

Тихий фильм. Прекрасный.

16 июня 2020

«Тема» (режиссер Глеб Панфилов, 1979).

Я пытаюсь себе объяснить, сейчас, сегодня, что нас тогда так взволновало в этом фильме, до дрожи. Год был 1986‑й, я только что окончила МИИТ, работала по распределению в области, в Москве мы снимали квартиру. Мелкие личные обстоятельства, они важны. Они многое определяют. Особенно восприятие.

Мы курили в сумерках после сеанса на холодном московском ветру. Мы твердо знали, что увидели что-то важное. Фильм касался непосредственно нас. Хотя мы и не были его героями. Никто там на нас не походил, ни старые, ни молодые. Они походили скорее на героев чеховской пьесы, живущих, впрочем, в наше время. И время это было на исходе.

Вот. Вот что мы почувствовали в этом фильме тогда, в 1986 году. Время героев и наше время, оно заканчивается, оно уходит, рвется – на наших глазах. И что явится за ним, следом?

Мы понятия не имели, что фильм снят значительно раньше, в 1979‑м. Но вот он вышел на экраны в 1986 году, и это оказалось как нельзя кстати. Как нельзя вовремя.

Фильм не только про творческий и человеческий крах драматурга со странным именем Ким и с еще более странной фамилией Есенин (Ким Алексеевич родился в день смерти Есенина; очевидно, Есенин – его псевдоним). И не только про отъезд героя Любшина за рубеж, в Америку. А ведь уехать в Америку – это равно концу жизни. Не только потому, что тогда уезжали навсегда, безвозвратно. Вспомните Свидригайлова; литературоцентричные герои фильма уж точно всё помнили про Свидригайлова и его Америку. Фильм еще и про конец времени. Про дыхание новой эпохи. Нежное? Легкое? Ледяное?

Мы курили и дрожали. Две девчонки, две подружки. Фильм обострил наши чувства.

Сегодня я пересмотрела «Тему» Панфилова.

Я глаз не могла отвести от зимнего сумеречного пейзажа. От пустынной ночной дороги и летящей по ней машины, такой маленькой в этом немом пространстве. От светящихся в темноте окон старого дома. От занесенного снегом кладбища. От стола в круге света. От нескольких длинных сцен. Особенно от сцены в убогой, нищей квартире героини. Саши нет дома, но дверь не заперта. Ким Есенин входит в ночной дом. Как будто заглядывает без спросу в душу. Он остается невидим. Невидимый свидетель чужой драмы. Человек-невидимка. Он ведь тоже был жив когда-то. Был, да весь вышел.

Фильм о мертвом. Мертвом духовно, по определению Саши. Мертвец ходит с ней по кладбищу, она читает ему эпитафии, когда-то сочиненные наивным поэтом. В этих словах об умерших – живая жизнь. А в Киме Есенине жизни нет. Он ходит, ест, пьет, вожделеет, страдает, наконец. Но не живет.

Но это не главное (для меня).

Главное – сумерки, дорога, огни. Уходящее время.

22 июня 2020

«Сон смешного человека» (режиссер Александр Петров, 1992). Мультипликационный фильм по мотивам рассказа Ф.М. Достоевского.

Человек хочет застрелиться.

Он застрелится во сне и во сне попадет в рай, на другую планету.

Фильм начинается со свечи. Свеча тает, оплывает, пламя ее колеблется, освещает она немногое, в углах копится тьма.

Это XIX век. До электричества. Город Санкт-Петербург. Мокрая мостовая. Ночь. Газовый свет уличного фонаря. («Мне вдруг представилось, что если б потух везде газ, то стало бы отраднее, а с газом грустнее сердцу, потому что он все это освещает».) Несчастный ребенок умоляет о помощи. Толпа. Черная лестница многоквартирного дома. Из открывшейся двери вываливается человек в красной маске с длинным носом-клювом. Маска еще появится. Во сне героя, в беспечном его раю.

Рай этот – золотой век человечества, все его обитатели невинны, все влюблены друг в друга.

Герой появляется в раю черной тенью. Он признаётся (за кадром):

– Я развратил их.

«Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собой всю эту счастливую, безгрешную до меня землю. Они научились лгать и полюбили ложь и познали красоту лжи. О, это, может быть, началось невинно, с шутки, с кокетства, с любовной игры, в самом деле, может быть, с атома, но этот атом лжи проник в их сердца и понравился им…»

Что такое «атом лжи»? Как его показать (в