Книга Ловушка уверенности. История кризиса демократии от Первой мировой войны до наших дней - Дэвид Рансимен

принял обязательство от него отказаться. Но к его полному разочарованию итальянский премьер-министр Витторио Орландо и его министр иностранных дел Сидней Соннино (который вел переговоры по первоначальному договору) твердо стояли на том, что они должны получить обещанное, прежде всего порт Фиуме на Адриатике. Крайне раздосадованный их нежеланием менять свои позиции, Вильсон, вспомнив о том, какой воодушевленный прием оказали ему римские толпы несколькими месяцами ранее, решил обратиться непосредственно к итальянскому народу, обойдя политиков.

23 апреля он опубликовал в итальянских газетах заявление с призывом к итальянскому обществу отказаться от территориальных претензий и присоединиться к нему ради создания нового мирового порядка, построенного на «правах народов и праве мира на мир». В результате толпы снова высыпали на улицы. Они сорвали дорожные знаки, которые были установлены в честь визита Вильсона и заменили слово «Вильсон» словом «Фиуме». Орландо тут же вернулся в Италию, где народ встретил его бурными приветствиями и транспарантами с лозунгами «Да здравствует Орландо! Да здравствует Фиуме! Да здравствует Италия!» Парламент страны заявил о том, что безоговорочно его поддерживает. Недавно созданная фашистская организация Муссолини постаралась оседлать эту волну националистических чувств и по возможности ее использовать. Своим героем она сделала Габриэле д’Аннунцио, поэта и провокатора, который посчитал проблему Фиуме своим личным делом, а Вильсона превратил в предмет насмешек («Этот квакер, – сказал он парламенту, – с длинным лошадиным лицом и 32 фальшивыми зубами»[19]). Муссолини пошел по его стопам. Культ Вильсона закончился. Вскоре было суждено сложиться гораздо более долговечному культу Муссолини.

Вильсон обнаружил, что не существует надежного способа обратиться к демократической воле народов Европы. Как только он пытался ухватить ее, она утекала у него сквозь пальцы. Поэтому у него не оставалось другого варианта, кроме как работать с политиками. Несколько месяцев он потратил на встречи с Ллойдом Джорджем и Клемансо (а также Орландо, когда тот не был в Италии, где продолжал мутить воду), пытаясь разобраться с их требованиями и опасениями. Главным оставалось все то же препятствие, что и в начале 1918 г. Правительства Британии и Франции желали безопасности для победивших демократий. Вильсон хотел предоставить демократии возможность развиться и достичь своего потенциала в будущем.

Позиции Британии и Франции не были попросту отсталыми и мстительными. В частности, французы не верили в то, что новая демократия Германии будет себя хорошо вести. В начале 1919 г. в Европе, как ее видел Клемансо, все государства, граничащие с Германией, были значительно ослаблены войной – Россия развалилась, Франция была измотана как морально, так и материально, Австро-Венгерская империя оказалась расчленена на части, – тогда как Германия осталась относительно невредимой, с нетронутой промышленностью и неповрежденным экономическим потенциалом, если только не считать утрату национальной гордости. В этих обстоятельствах любая демократия имела право требовать мести.

Убеждение Вильсона состояло в том, что через какой-то значительный промежуток времени немецкая демократия, если дать ей шанс, сможет развиться и созреть. Клемансо считал, что, прежде чем это произойдет, немецкая демократия может сделать все что угодно, а он был не готов рисковать. Поэтому он хотел конкретных гарантий: обещаний поддержки со стороны американской армии на случай новой немецкой агрессии и американской финансовой помощи в восстановлении французской экономики. Если эти условия не будут выполнены, он был готов подписаться под Лигой Наций Вильсона только в том случае, если в остальной части мирного договора будут предусмотрены все возможные меры, чтобы Германия не встала с колен.

Мир, который со временем сложился на основе Парижской конференции, имел два облика, в которых отражались две стороны демократии – полная надежд и полная страхов. Одержавшие победу демократии Европы боялись, что они могут проиграть в каком-нибудь будущем конфликте. Их мир был увековечен в статьях о виновности за развязывание войны, включенных в Версальский договор: Германия должна была принять на себя моральную вину за конфликт, выплатить значительные репарации, уступить большие территории и распустить армию. Другой облик мира содержался в положениях договора о создании Лиги Наций, в которых шла речь о наблюдении за мирным решением международных споров и координации глобального разоружения. Эти части Версальского договора были обращены вперед, в безопасное будущее демократии.

Вильсон был уверен в том, что хорошая сторона мира когда-нибудь упразднит плохую. Он полагал, что долгосрочные преимущества демократии со временем обнулят ее краткосрочные провалы. Но его критики думали, что он все перепутал. Дурные части договора подпортят все ее благие намерения, поскольку отравят новый мировой порядок еще до того, как он вступит в силу. Версальский договор был сверстан на скорую руку. В соответствии с ним, карта Европы была перечерчена так, чтобы удовлетворить множество неотложных национальных требований и претензий. Однако Лига Наций Вильсона брала на себя обязательство защищать эти договоренности во имя демократии. Вильсон предполагал, что, пока мир движется к своему демократическому предназначению, любые беды будут лишь временными. Он забывал о том, что даже кратковременные неурядицы могут полностью исковеркать это политическое предназначение. Подобно американским судостроителям, о которых писал Токвиль, Вильсон верил в будущее, и вера убедила его спустить небезопасный корабль на воду. Вскоре он увидит, как этот корабль пойдет ко дну.

Одним из самых суровых критиков Вильсона был Липпман, который, как и многие другие прогрессивные молодые люди, находившиеся на периферии власти, увидел в Версальском договоре предательство его личных идеалов. Для этого у него было больше причин, чем у большинства других людей. Липпман сделал себе имя до войны в качестве автора «Управления и инерции», книги, в которой отстаивалась необходимость сильного и ориентированного на науку политического лидерства, которое могло бы покончить со склонностью демократии бесцельно тыкаться в разные стороны. Эти взгляды позволили ему попасть в окружение Вильсона. Липпман помог ему написать «Четырнадцать пунктов». Теперь же он видел, что Вильсон привязал свои открытые, гибкие, услужливые принципы к договору, который был недалеким, негибким и, скорее, карательным. Вильсон отказался от того, что, по мнению Липпмана, было его главной добродетелью, от своей терпеливой решимости. Он стал нетерпеливым, а потому утратил контроль над событиями. Липпман считал, что Вильсон предал свой собственный принцип, согласно которому для создания мира, безопасного для демократии, требуется время. Вы не можете просто заключить мир и назвать его демократией. Если вы так поступите, вы принудите уже сложившиеся демократические страны защищать нечто несостоятельное.

В основном опасения были связаны с 10-й статьей Устава новообразованной Лиги Наций, согласно которой члены Лиги брали на себя обязательство защищать других членов от внешней агрессии. Поскольку Версальский мир создал множество неустойчивых и непостоянных «самоуправляющихся» государственных структур по всей Европе, это создавало риски на