Книга Опасная ложь - Юлия Гетта

— Вы можете пройти в зону посадки. Приятного полёта.

— Большое спасибо!

Когда я подхожу к рамке металлоискателя, беспокойство, наконец, отпускает. Кажется, все хорошо. Никто вокруг по-прежнему не проявляет интереса к моей персоне, никто не пытается остановить, и в какой-то момент мне даже становится смешно от того, как я себя накрутила. Да Баженов просто меня припугнул, чтобы больше не бегала от него. Ну кто, в самом деле, будет устраивать тотальную слежку за девушкой, с которой просто хочет потрахаться?

Кладу сумку на ленту металлоискателя, прохожу сквозь рамку, и, наконец, позволяю себе вздохнуть спокойно. Теперь уж точно никто меня не остановит. Если бы он хотел, он сделал бы это раньше.

— Девушка, это ваша сумка? — обращается ко мне мужчина в форме, вырывая из размышлений.

— Да, моя.

— Покажите содержимое.

— Что? Зачем? — непонимающе смотрю на него.

— Откройте сумку, — с нажимом требует он, и демонстративно кладёт руку на кобуру с оружием.

Едва оставившее меня беспокойство возвращается с новой силой, но спорить с представителем власти я не решаюсь. Покорно ставлю сумку на стол, расстегиваю молнию, и испуганно выдыхаю. Половина вещей, что я брала с собой, из неё исчезли, зато вместо них аккуратненьким рядком лежат несколько прямоугольных белых пакетов с неизвестным содержимым. Перевожу ошеломленный взгляд на мужчину и отчаянно кручу головой:

— Это не мое!



15

Все происходящее напоминает мне какой-то дурной сон. Меня везут на бобике в полицейский участок, закованную в наручники, как самую настоящую преступницу. Фотографируют, проводят процедуру дактилоскопии, закрывают в камере. Здесь жутко. Намного хуже, чем показывают в фильмах. Скамейка, решетка, напольный унитаз в углу и больше ничего. Даже малюсенького окошка нет под потолком, в которое проникал бы уличный свет. Я стараюсь не поддаваться панике, но это не так уж просто.

В моей сумке обнаружили два кило чистого героина, и, как сказал дядечка в погонах, которого я слабовольно умоляла поверить, что это все не мое, и помочь, — теперь мне поможет только чудо.

Но лимит чудес в моей жизни давно исчерпан. Был бы папа жив… Он бы вытащил меня отсюда. Он всегда вытаскивал меня из разных передряг, хоть потом убить был готов, но это было потом…

Никогда не забуду, как впервые попала в полицейский участок. Мне тогда было тринадцать. Но я не выглядела на тринадцать, и вела себя совсем не так, как подобает тринадцатилетней девочке. Мы с друзьями пили вермут в сквере, а потом наши парни ввязались в драку с какой-то другой пьяной компанией. И я, конечно же, полезла их разнимать. Не знаю, откуда во мне было столько смелости тогда, но я всегда лезла всех разнимать, и почему-то было уверена, что я девочка, и меня никто не тронет. И мне действительно везло — не трогали, даже слушались иногда и прекращали драку. Но в тот раз все было по-другому. Меня толкнули, я упала и подвернула ногу, а кому-то из парней вообще голову пробили. Кто-то вызвал милицию, и все разбежались, а я не смогла из-за ноги.

Тогда я недолго пробыла в участке, папа быстро приехал и забрал меня. Потом дома орал так, что жить не хотелось… Я ужасно злилась на него за это, считала, что он кричит на меня незаслуженно, ведь ничего плохого я на самом деле не сделала. Кричала в ответ, что лучше бы он вообще меня не забирал… Сейчас, конечно, я прекрасно понимаю его гнев. Ведь в той драке голову могли пробить и мне.

Сейчас вообще многие его слова обрели смысл и значимость. Был бы он жив, ох, и получила бы я за то, в какую историю вляпалась. И я была бы только рада, если бы он вправил мне мозги. Могла ли я представить себе тогда в детстве, что когда-нибудь буду так отчаянно тосковать по взбучкам отца?

Папочка, что мне теперь делать? Я знаю, что, как обычно, сама во всем виновата, но неужели это конец? Неужели у меня нет больше шанса все исправить?

Ты всегда говорил, что сдаваться нельзя, что надо бороться за себя до последнего. Выход есть всегда, даже если на первый взгляд кажется, что его нет. Вот и мне сейчас кажется, что нет. Но я должна думать, должна искать, должна разобраться во всем.

Это чертов Алексей меня подставил, больше некому. Только не понимаю, зачем? Неужели по приказу Захарова? Но зачем это Захарову? Я ведь все равно собиралась улететь из страны, так зачем ему понадобилось топить меня? Ничего не понимаю…

А может, это и не Захаров вовсе? Он ведь говорил вчера, что пришлет сообщение, когда документы будут готовы. Но никакого сообщения от него не приходило. Господи, ну почему я такая невнимательная! Почему не позвонила Захарову после разговора с этим чертовым Алексеем, и не уточнила, его ли это человек вообще мне звонил!

Но если Алексей не работает на Захарова, то как он мог узнать про паспорт и визы? Может, в моей квартире прослушка? После того случая в баженовской машине я уже ничему не удивлюсь…

Баженов. Он ведь следил за мной. И в теории мог подслушать телефонный разговор с Захаровым. Не знаю, каким именно способом, но с его возможностями нет ничего нереального. Как раз он-то вполне мог натравить на меня этого Алексея.

Нет, это какой-то бред. Зачем ему это нужно? Даже если он узнал, что я собиралась шпионить за ним, но передумала, зачем ему меня садить? Чтобы неповадно было? Черт, а ведь учитывая, какая он мстительная скотина, это вполне вероятно.

Мне бы только связаться с Захаровым, чтобы убедиться в этом наверняка. Но как с ним связаться, я не представляю. Позвонить мне разрешили, только вот мой конспиративный телефон исчез бесследно вместе с частью других вещей из моей сумки. А старый номер, на который я раньше звонила Роману Евгеньевичу, сейчас недоступен. От отчаяния я даже пробовала звонить Жанне, чтобы через нее сообщить Захарову, где нахожусь, да только она снова не взяла трубку.

Мои тревожные размышления прерывает жуткий звук — в коридоре за пределами камеры раздаются гулкие шаги, и я непроизвольно вжимаю голову в плечи. Не знаю, кто там идет и куда, но словно нутром чувствую, что это по мою душу. И не ошибаюсь.

— Малинина, на выход.

Внутри все наполняется вязким ощущением страха. Не знаю, куда меня сейчас поведут и зачем, но что-то подсказывает мне, что ничего хорошего ждать не стоит. И эта мысль вгоняет в отчаяние.

— Лицом к стене, руки за спину.

Меня выпускают из камеры и снова заковывают в наручники.

— Пошла.

Долго ведут мрачными коридорами, после чего запускают в комнату, где снова нет почти ничего, кроме массивного металлического стола и двух деревянных стульев. Но почему-то в очередной раз больше всего меня пугает отсутствие окон.

Меня заставляют сесть на стул, но наручники не снимают, лишь перековывают так, чтобы руки оказались впереди, и закрепляют на металлическом кольце, что приварено к краю столешницы. После этого конвой покидает комнату и оставляет меня одну. Но ненадолго. Вскоре дверь снова открывается и на пороге появляется… Баженов.