Книга Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

— Как тебе? Как тебе? Как тебе? — И на каждый вопрос крутанулась боками и спиной.

— Красотка.

— Через неделю куплю себе сапоги со шнуровкой.

— Удобные бери. Пограничников, как волков, ноги кормят.

Мы списались и договорились, что до полудня пройдемся по ее «неуютным» ходам. Встретились на остановке и пешком пошли через большой ботанический парк, — на его территории возле северных ворот был террариум. И ворота давно не служили ходом, и павильон закрыт — остались одни дорожки да небольшое озерцо, а все прочее лет десять назад «заморозили» до более денежных времен. Этот ход был редким в пользовании — лежал чуть в стороне от других городских заброшенных объектов. Крайний случай мог загнать пограничника так далеко, что ближе ходжа не было. Сам парк был не очень, слишком безлюдный, заброшенный и разросшийся без городского ухода.

— Как считаешь, есть у меня шанс Роберта охмурить? Сурового Викинга?

— Он тебя в два раза старше.

— Так самое оно. Знаешь, как такие возрастные мужики молоденьких любят? Да на руках носить будет и пальчики целовать, что его к свежему телу подпускаю. — Катарина вздохнула со слезливой ноткой: — Устала я одна. Хочется уже найти кого-то нормального и надежного. И с деньгами, чтобы горя не знать и не думать — трусы себе купить или колготки, потому что и то и то сразу не по карману. Тебе твой Прынц что покупает?

— Платье.

— Сексуальное?

Я промычала нечто невнятное и недовольное, но девушку это не смутило. Даже не охладило пыл, наоборот, — она подхватила меня под руку, пошла бок о бок в ногу и спросила вкрадчиво:

— Конфетка, а давай между нами девочками — он как в постели? Силен? Я на него когда-то очень давно посматривала, но так, не серьезно. А теперь любопытно. На вид Юрген не впечатляет, тощенький, хоть и высокий. Молоденький слишком. Но это же не показатель… может он не в мускулы, а в корень удался? Большой у него…

Тошно-то как. Я закрыла уши, не желая слышать приступ словоблудия и пошлости. Концовку вопроса удалось пропустить, а ее смех проник и сквозь ладони. Девушка несильно ударила меня по запястьям:

— …не девочка ведь? Чего такая стеснительная? Не хочешь, не говори, не тяну за язык. Делаешь тайну, как будто там невесть что! Будь у меня любовник, я бы с прибалдевшей от счастья рожей всегда ходила, и при параде была, на все сто … а ты квелая такая, скучная что ли. Почему?

Площадку перед павильоном замело листьями. Дверь заржавела на местах облупившейся краски а щель замка совсем почернела. Любому прохожему не пришло бы в голову подходить и тянуть за ручку — закрыто все давно и надолго.

— Идем?

Катарина в новой курточке поежилась, повела плечами и сделала первый шаг, раскидывая ворохи листвы и снимая с руки перчатку. Не хотела пачкать красивую вещь. Дверь поддалась легко. Это для других она препятствие, а для нас, — только название. Пахнуло сыростью, глаза стали привыкать к полумраку и под подошвами захрустело крошкой разбитой плитки.

— Тебе гадюками пахнет?

— Нет.

— Терпеть не могу запахи цирков, зоопарков и всяких ферм. И тут у меня такое же, — поделилась Катарина, — как будто остатки животных есть. Знаю, что все съехали.

— А ты в другие помещения заглядывала?

— Заперты они. Постой здесь, послушай. Обычно как — пролетаем и мимо все, да? А я как застряла по заданию от наследника, так провела здесь несколько минут, разглядывая и проверяя двери. Такая жуть взяла.

Мы обе замерли, Катарина замолкла и посерьезнела, а я скользила взглядом по обстановке бездумно, нарочно не сосредотачиваясь. Оно пришло спустя время, — ощущение холодного и бесконечного пространства за стенами. За всеми стенами, как будто вокруг всего небольшого здания.

— В космос в капсуле выстрелили, еды и воды нет, воздух кончается, а вокруг вот это… экзистенциальный кризис.

Значительным шепотом произнесла Катарина.

— Когда воздух кончается, то тут не кризис, а животный ужас.

— Думаешь, я дура и не понимаю, о чем сказала? Постой ее немножко, и тебе в голову полезут вопросы: а зачем я живу? А зачем мир так жесток? Куда катимся? Что я могу? У меня нет сил ни на что… Как я одинока, блин!

Вина уколола меня прямо в сердце. Я на самом деле считала Катарину недалекой, по многим причинам. А она оказалась еще и противно обличительная.

— Пошли отсюда. Надо успеть все обойти, и мне в… по делам не опоздать.

— Ой, прям вся такая занятая и секретная. Ну, пошли. До следующего хода на монорельсе ехать.

Их было пять. Редкие, чуть в стороне от «натоптанных» маршрутов. Все без окон, что не видно ни пространства, ни источника света. Темнота нигде не была абсолютной, рассеянный свет откуда-нибудь да проникал — через окна над дверью в другое помещение с окном, через щели в треснувшем пластике закрытых ворот, через целые стеклянные стены из толстых «бутылочных кирпичей». В «неуютных» понять — откуда рассеивается мрак было не возможно. Везде много мусора. Везде Катарине чувствовался неприятный запах.

— Что их еще объединяет, кроме редкости пользования?

— А почему должно объединять? Рандомно, случайно, как выпало.

Мы сидели на лавочке. Девушка выдыхала ароматный пар, а ветерок так и сносил его мне в лицо. Лимон с мятой. Вкусный запах, съедобный, и все равно синтетический. Вся еда — химия.

— В кафе посидим?

— Нет, это без меня.

— А я уже голодная… ты где пальто запачкала? На кровь похоже. И шарф куда дела? Сидишь уже синяя, как старая курица после смерти.

— Я пойду, время поджимает. Спасибо, Катарина. Августу напишу, он оценит.

— Хотелось бы. Давай тогда, до связи.

Она осталась, а я ушла к остановке.

Ответь…

Пока ехала к Роберту Тамму на дачу показаний, думала об одном: о зависти. Когда мертвые завидуют живым. Я — Катарине.

Она мне не нравилась, но странно привлекала к себе и даже вызывала доверие. Ее характер — ярче, эмоции наружу, слова сочнее, речь живее, даже пошлость — «смердит», но это все играет в плюс личности, давая рельефность. Есть тайны, есть немного порочности. Трудно ее понять, потому что она «мерцает» разными гранями и не так проста, как думается.

А я — примитив. Правильно меня Катарина обозначила: квелая, скучная. Притворяюсь разной, а на деле — черная дыра, и от меня фонит, как радиацией, этими вопросами экзистенциального кризиса… Я никому не смогу дать жизнь даже в переносном смысле. Рядом со мной люди загнутся. Юргену взамен на его доброту ничего не верну, кроме депрессии. Фальшь, суррогат, химоза, как те же запахи из испарителя. Ненатурально. Безжизненно. Мертво.

— Так порви последнюю связь…