Книга Змей в саду Ватикана - Екатерина Барсова

Мужчина средних лет, который вез его, иногда посматривал на него в зеркальце. Взгляд его был спокойно-равнодушным, чувствовалось, что между пассажиром и водителем есть невидимая преграда – у них разное воспитание, привычки, место рождения. Неправда, что все люди равны. Они неравны изначально – но говорить об этом никогда не следовало.

Когда он был в последний раз в Москве? Кажется, почти год назад, когда приезжал к Анне. Он и сам не мог объяснить, почему в этот раз не позвонил ей и отчего их отношения постепенно сходят на нет. Это было слишком сложно… копаться в себе и в своих чувствах. Гораздо безопаснее сделать вид, что проблем не существует, они просто разные люди. Вот и все. Данила понимал, что, наверное, Анна была бы рада его звонку, и ему ничего не стоило набрать номер или написать сообщение. Но делать этого почему-то категорически не хотелось…

– Приехали! – Шофер затормозил у дома.

– Спасибо. – Он протянул деньги и вышел из машины.

При себе у него была лишь спортивная сумка. Он уже давно привык путешествовать налегке, обходясь минимумом вещей. Понял, что в своеобразной аскезе и прячется одна из тайн жизни. Когда ты обходишься минимумом – тебя очень трудно уловить в тенеты жизни. Ему нравилось это старомодное слово «тенеты» вместо сетей. И ты остаешься один на один с самим собой и миром. Чем больше вещей – тем больше беспокойства и привычек, связанных с этими вещами. Или – воспоминаний. Тоже ведь – опасная штука, как ни крути…

Он поднял голову: было темно. Его квартира помещалась на четвертом этаже пятиэтажного дома, построенного по какому-то спецпроекту. Балконов в квартирах не имелось. Для кого-то это, наверное, являлось неудобством, но не для него. Ему было, в сущности, все равно. Есть балкон, нет балкона. Он бывал в этой квартире наездами, и отсутствие каких-либо неудобств – мало его беспокоило. Строго говоря, это была не его квартира, а двоюродной бабушки, которую он очень плохо помнил. Он разыскал ее, когда ему было почти восемнадцать лет… Явился к ней с бухты барахты. Нужно сказать, что она и бровью не повела, оставила его у себя. А через полтора года умерла. Застарелая форма рака. Но она ему не сказала о своей болезни, она вообще была железной старухой. Теперь он жалел, что мало уделял ей внимания. Ему было ни до чего. Молодость брала свое. Он поступил в институт. Да еще какой! МГИМО. С протекции Генриетты Викторовны. Она ему помогла, и он был ей за это премного благодарен, как и за другое. За первые уроки жизни и наставления. Он, молодой мальчишка, жадно впитывал их. Словно предчувствовал, что когда-то они ему понадобятся… Генриетта Викторовна в прошлом работала в театре. На вторых ролях. Знала шесть языков и занималась переводами. Читала в подлиннике Честертона и Гюго. Любила французскую поэзию. В ее жилах смешались русская, немецкая и польская кровь. И еще она была очень волевой и собранной. Она уже плохо ходила и опиралась на палку, но выглядела при этом как вдовствующая королева. Она была сводной сестрой его бабки по отцу. Если разобраться – не родня по прямой линии. Он приехал к ней в Москву, ни на что не рассчитывая, когда остался совсем один. Отца он не знал. Мать умерла год назад. Он съехал с катушек после окончания школы: пил, курил, нюхал клей… Один раз очнулся с трудом и понял, что еще немного – и он может уйти запросто на тот свет. То, что ему в руки попала эта бумажка с адресом Генриетты Викторовны, можно смело отнести к разряду чуда. Он нашел бумагу с адресом в коробочке, где лежали материнские документы; листочек был аккуратно сложен. Он машинально развернул его и, прочитав адрес, вспомнил, что мать рассказывала ему о родственнице, живущей в Москве.

Возникла шальная мысль: уехать в столицу, бросить жизнь здесь, в сибирском городе, где все опостылело. А там может быть шанс на новую судьбу, иную, не похожую на эту. И чем он рисковал? Сказано – сделано. Продав последние материнские драгоценности, он купил билет на самолет и при виде кучерявых плотных облаков, проплывающих за иллюминатором, почувствовал, как что-то отпускает его, расслабляется некая пружина, и тогда же родилась уверенность, что все будет хорошо. Эту уверенность ничто не могло поколебать: ни хмурая зима, ни собственная старая куртка, ни сосущее чувство голода. Открыв ему дверь, Генриетта какое-то время смотрела на него, ни слова не говоря, а он стоял и ощущал, как слезы подступают к горлу. Наконец Данила рассказал, кто он и откуда. А она только кивнула и сказала: проходи, отступая в сторону. За обедом он ел все подряд: и куриный суп, и котлеты, и кусок торта с чаем. Она же сидела рядом и смотрела на него. Помню твою бабу Веру, изрекла она, жаль, что не могла приехать на похороны. Мне тогда было ни до чего…

Баба Вера умерла, когда ему было двенадцать лет… Просто уснула и не проснулась накануне Нового года.

Потом был долгий разговор о жизни, его планах на будущее. Наверное, в первый раз в жизни он рассказал обо всем без утайки: что пил и курил, нюхал клей, был в дурных компаниях и вообще чуть не умер… Генриетта оставила его у себя, и он стал жить с ней, благодаря судьбу за такой подарок. Она же помогла ему устроиться в серьезный институт. Умерла Генриетта через три года. Упала на улице недалеко от дома. Он не верил, что она умерла, и совал врачам деньги в руки, но все уже было напрасно. Незадолго до смерти Генриетта позаботилась о нем и написала завещание на квартиру. И теперь благодаря Генриетте у него была крыша над головой. Он ее помнил всегда, успев привязаться за это время к пожилой женщине, которую раньше видел один раз в далеком детстве.

Квартира, наверное, когда-то была общежитием, потому что в ней имелся длинный коридор, малюсенькая кухня и две комнаты, одна из которых двенадцатиметровый пенал. Вторая была побольше – около двадцати метров.

Эта квартира была его берлогой, его пристанищем. И вряд ли когда-то станет постоянным домом, хотя, конечно, зарекаться ни от чего нельзя. Это он знал по своему опыту.

… Данила открыл дверь и щелкнул выключателем. Все здесь оставалось по-прежнему… Каждый раз, когда он приезжал в Москву и переступал порог квартиры, то мысленно здоровался с Генриеттой и благодарил ее.

Утром он встал рано, в семь часов, и стал обдумывать свои дальнейшие шаги. Еще в самолете он размышлял над этим и примерно знал, что ему надо делать.

Идти по проверенным каналам, сигналило в мозгу, по тем, которые раньше не подводили. Это лучше, чем привлекать незнакомые доселе ресурсы. Здесь был риск, а у него сейчас не было ни времени, ни правильного расчета, чтобы сделать ставку на риск. Он сварил себе кофе и достал из холодильника еду, которую купил, не выходя за пределы аэропорта.

Он посмотрел на часы. Неплохо было бы вызвать уборщицу из клининга. Но прежде следовало позвонить старому знакомому, выполнявшему для него некоторые щекотливые поручения. И не в первый раз. Это и был тот самый проверенный канал, на который он мог положиться…

Набрав нужный номер, услышал частые гудки. Значит, занят… В такую-то рань. Хотя Данила понимал, что его знакомый может быть занят круглосуточно и для него нет раннего утра или позднего вечера. Работа есть работа.

Он выпил вторую чашку кофе. Набрал номер. На этот раз трубку взяли.