Книга Тимофей: блокнот. Ирка: скетчбук - Нина Дашевская

Но потом эта обида проходит. Мне кажется, от музыки. И ещё: в своих завалах я нашла тушь и кисточки.

И мне так захотелось на чистом столе все это разложить и рисовать!

Тушь – это не ручка; для туши нужно время и внутреннее спокойствие. И чтобы никого не было дома. Даже музыку я выключила, мешает.

И ещё раз вот эти переплетения моста. Казалось бы – там чистая геометрия, ровные линии одной длины. А тушь – совсем для другого, она живая. Ей лучше бы людей, деревья… а вот, кстати, дерево хорошо получилось.

И мост получился. Я вижу – что-то есть. Штрихи только обозначают направление. Тушью не нужно вырисовывать всё, можно оставлять много пустого места – и оно работает.

И мост стал живым. Стало видно, что февраль. Что ветер. И что мне грустно.

…Завтра я маме отнесу дерево. Мост ей не надо, слишком грустный; а деревья получились хорошие, можно выбрать.

…Очень не хотелось, чтобы папа сказал про нашу уборку: «Можете же, когда захотите! Неужели для этого надо наорать?»

Но он сказал только, что обед вкусный. А я сказала, что это Пашка готовил.

А Пашка сказал: «Ирка картошку чистила».

Ирка! Я сначала так обрадовалась. А потом поняла – это он для папы так сказал. Чтобы папа не знал, что у нас случилось. Ему сейчас точно этого не надо.

* * *

– Ты только никому не говори, ладно? – просит Диксон.

Я смотрю на него. Надо же быть таким неудачным, будто сделанным из сырого теста. Лицо всё изрытое. Космы эти…

– А знаешь, ты бы постригся, – говорю я ему. – Тебе длинные волосы не идут. И что ты всё бегаешь за Тарасовым? Тебе не противно самому? А, Ричард?

Заставила себя. Хотя какой он Ричард, на зубах застревает такое имя. Диксон – он Диксон и есть.

Я смотрю на Мишу, как он грызёт ручку. Почему он такой: на переменах ни с кем не разговаривает, только читает или пишет что-то? Когда он так сидит и думает о своём – не видно, что глаз косит. Только когда прямо смотрит.

А Тонька опять плакала, глаза красные. Ей даже это идёт.

– Чего грустишь, красавица? Чего тоскуешь, утешить тебя? – спрашивает Тарасов и романтически так поправляет ей волосы.

Тоня реагирует мгновенно:

– Не лезь, в глаз получишь.

Тарасов говорит ей гадость. Но проваливает.

– Вот ты молодец, – говорю я. – Давно пора ему вмазать. Ты не расстраивайся, Тонь, не обижайся – ещё нервы тратить на этого идиота.

– Было бы на что обижаться, – отвечает она. – Обидеть может только близкий человек. Если по-настоящему. А с Тараса… чего с него взять. Дурной просто.

Точно, обидеть может только близкий. С маленького расстояния. Откуда Тоня знает? Что-то случилось у неё тоже?..

– Тонь. Рисунки новые есть у тебя?

Она показывает. Хороший рисунок – утка и чайка, такие разные. Утка смотрит под ноги, а чайка в небо.

* * *

Совсем стемнело; я иду по набережной. Небо синее – но цвет не тот, не утренний синий. «Того» синего я не видела уже очень давно, почему-то его сейчас не бывает. Вечерний тоже ничего, но проще, привычнее. Самое красивое в нём – это деревья, голые ветки освещены фонарями. И вот этот коричневый на фоне синего – это очень, да. Жаль, я не умею в цвете рисовать.

Лёд куда-то делся, так быстро – совсем тепло. Наша река часто оттаивает во время зимы, а потом опять замерзает – но мне хочется думать, что льда уже не будет. Хватит. В воде отражаются фонари – на том берегу их слишком много, мне не нравится. Перебор. Плохо, когда очень светло – нужно оставлять тёмные места, для ритма.

Белый самолётный след на тёмном небе кажется неестественно ярким. Самолёт набирает высоту. Я смотрю на него, и мне кажется, что всё будет хорошо, как раньше. Но это враньё всё.

Как раньше – уже не будет.

Я даже рисовать не могу; как же выкинуть из головы эту обиду? Она меня ест изнутри, не отпускает. Я хожу и хожу, чтобы вытрясти, выходить обиду из себя, долго, долго-долго – папа поздно придёт, а Пашке до меня и дела нет.

Если стоять под деревом и смотреть вверх, то немного кружится голова. Я закрываю глаза, чтобы эти коричневые ветви на тёмно-синем отпечатались в голове.

А потом достаю скетчбук. И вдруг понимаю: я всегда хотела, чтобы получился сразу хороший рисунок. И боялась. Страх очень мешает. А теперь стало ясно – скетчбук, он же для набросков! Значит, я только пробую, это не страшно. А по-настоящему рисовать буду дома, тушью.

Потом я рисую мост. Мост снаружи, мост изнутри, мост снизу.

И Миша. Вдруг до меня доходит, что у меня получилось что-то похожее на Мишино лицо.

Это кажется невозможным – линии моста жёсткие, а у человеческого лица – мягкие, круглые, живые…

Но я вижу Мишу. Я никогда не умела рисовать портреты, а тут вышло само.

* * *

– Ты с ума сошла! – теперь Пашка кричит. – Я на ушах стою, где ты ходишь!

– Какая тебе разница? – спрашиваю я.

Правда – вот какое ему дело? Я же не спрашиваю, где он ходит. Не слежу за ним.

– Телефон почему не берёшь? – уже тише спрашивает Пашка. – Обзвонился уже.

Я смотрю в телефон – правда, два пропущенных. Ну, не так чтобы совсем обзвонился, конечно.

– Забыла после школы звук включить.

– Ладно, – говорит Пашка. – Еду разогреешь там. У меня ещё дел полно.

Пашка приготовил мясо. С ума сойти. Кто бы мог подумать, что он такой повар! Я хотела сказать, что не голодная, но оказалось – голодная, и очень даже. И кому я что докажу, если не буду есть?

Я даже не грею, всё равно вкусное. И потом по-свински таскаю добавку прямо из сковородки, никогда не думала, что могут быть такими вкусными овощи, я их всегда ела через силу. Баклажаны, брокколи… Что, Пашка это всё покупал, а потом резал, да? Жарил? Ему не лень?!. Почему у него так вкусно?!.

Хочется отхватить ещё длинную полоску мяса, но папе мало останется. Ладно; и на Пашкин разгром на кухне я уже не злюсь. Уберу всё сама.

Прохожу мимо него к себе – даже глаза не поднимет, сидит в наушниках.

Когда я успела так завалить свой стол? Уроки делать – не вопрос, а вот с тушью так не пойдёт.

Оказалось, дело трёх минут – и всё разобрано. Но эти три минуты меня чуть не трясёт от нетерпения – сейчас, сейчас буду рисовать!

* * *

…Просыпаюсь раньше Пашки. Это почти невозможно; смотрю на часы – шесть, точно, даже ему рано, а мне вообще только через час вставать. Но и спать не хочется. Я вспоминаю: мои рисунки! Вскакиваю, бегу смотреть. Наверняка сейчас, утром, окажется – ерунда.

Сначала тихонько свечу телефоном, а потом включаю настольную лампу.