Книга Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - Найл Фергюсон

Поэтому не следует преувеличивать степень относительного упадка Ротшильдов в период между двумя мировыми войнами. Поколение Ротшильдов, выросшее в те годы, не замечало угасания семейного благосостояния; более того, нравы предыдущего столетия сохранялись, как будто законсервированные. У Ги и его сестры Жаклин было у каждого по няне-англичанке, хотя две няни настолько не выносили друг друга, что отказывались даже обедать вместе. Таким образом, дети росли в странной изоляции не только от собственных родителей, с которыми они обедали один раз в неделю, но и друг от друга. Они были изолированы и от внешнего мира. В школьные годы Ги возил в лицей и обратно один из шоферов его отца; дополнительную защиту обеспечивал лакей. Почти все время он проводил не в Париже, а в одной из загородных резиденций семьи. Каждый год вся семья переезжала из Ферьера (где жила с ноября по январь) в Канны (где проводила февраль или март), а затем в Шантийи (куда приезжали на Пасху и с июля по сентябрь). И Эдмонд в юности жил или в доме, который его отец снимал на Кенсингтон-Пэлас-Гарденс, 18, или в имении размером в 2500 акров в Эксбери (графство Гемпшир). Здесь и в других обширных семейных поместьях их родители проводили досуг почти так же, как делали до них их деды. В то время как Лайонел удовлетворял в Эксбери свою страсть к садоводству с помощью многочисленных садовников (до 400!), Эдуард посещал любимые скачки в Шантийи. Ноэми, жена Мориса, шла в ногу со временем: она построила спортивный комплекс в Савойских Альпах, в Межеве. Получив возможность распоряжаться деньгами, молодые Ротшильды без всякого стеснения принимались их тратить. Для Ги 1930-е гг. означали гольф, американские машины, танцы в Биаррице и игру в баккара в Довиле. Филипп построил себе приморскую виллу в Аркашоне, где можно было без помех развлекать чужих жен. Он активно помогал своему отцу проматывать деньги, построив собственный театр на улице Пигаль (место было подходящим, так как пользовалось дурной репутацией)[235].

И все же признаки увядания не заставили себя ждать. В 1922 г., после смерти Алисы, незамужней сестры Фердинанда, Джимми довольно неожиданно унаследовал Уоддесдон; но когда в июле 1939 г. там гостил Гарольд Николсон, имение не произвело на него особого впечатления (как он жаловался Вите Саквиль-Уэст): «Здесь вряд ли что-либо изменилось со времен старого барона [Фердинанда]. Чудесные картины и севрский фарфор, но ужасный вкус. Джимми ничего не хочет менять, и в туалетах до сих пор ручки, которые надо вытягивать вверх, вместо цепочек, которые надо дергать вниз. В спальнях нет водопровода, и хотя еда, напитки и цветы роскошны, жизнь там в самом деле менее удобна, чем в нашей грязи в Уилде».

Был ли то просто эстетический консерватизм или семье были уже не по карману огромные текущие расходы на содержание больших домов? Конечно, от некоторых старых домов пришлось отказаться. После войны поместье Холтон продали Королевским ВВС за 112 тысяч ф. ст., Астон-Клинтон превратили в отель, а в Ганнерсбери устроили общественный парк. Расстались бы и с Трингом, если бы удалось убедить Музей естественной истории принять поместье в дар[236]. В 1929 г. снесли первый дом Ротшильдов в Вест-Энде по адресу: улица Пикадилли, 107, чтобы освободить место для бальной залы отеля; девять лет спустя, когда продлевали Керзон-стрит, такая же участь постигла величественный дом Альфреда по адресу: Симор-Плейс, 1. Семья отказалась от аренды дома 148 по Пикадилли, а его содержимое в 1937 г. продали с аукциона[237]. Французские Ротшильды также расстались с тремя объектами недвижимости[238]. Пожалуй, самым горестным символом времени стало решение Уолтера продать почти всю коллекцию чучел птиц из Тринга (кроме 200 страусов, нанду и казуаров) американскому Музею естественной истории за 225 тысяч долларов (меньше доллара за экспонат).

В 1935 г. в «Джуиш кроникл» осмелились предположить (возможно, с налетом облегчения), что «зенит Ротшильдов миновал»: «Забрезжил век рационализации, многочисленных магазинов, химикатов и нефти… влияние прежних правящих семей уже не безусловно». Когда-то грандиозным образом жизни Ротшильдов восхищались — ворчливо, но с почтением. Теперь, в стесненных обстоятельствах 1930-х гг., их образ жизни стал казаться немного нелепым. Доказательством служат два распространенных анекдота о Лайонеле. «Ни в одном парке, каким бы маленьким он ни был, — якобы сказал он в речи на собрании Садоводческого общества Сити, — не должно быть меньше двух акров лесного массива». Увидев ящик со столовым серебром (которое предназначалось в подарок на свадьбу кому-то из служащих), он был озадачен. «Что же тут хорошего? — якобы воскликнул он. — Вы не сможете принимать к ужину больше двенадцати человек». В сюрреалистическом романе Альбера Коэна «Проглот» можно найти такие же анекдоты о роскошных купальных привычках французских Ротшильдов и их диете, куда входило пюре из жемчуга. Даже такой сочувствующий писатель, как Сесил Рот, угадывал намеки на спад. Его книгу «Великолепные Ротшильды» (1938) можно считать эпитафией не только третьему и четвертому поколениям (последний представитель которого умер совсем недавно), но и былому величию семьи: «Все прошло… Это был другой мир»[239].

В свете всего вышесказанного, наверное, понятно, что самые интеллектуально одаренные представители следующего поколения мужчин из семьи Ротшильд отвернулись от семейного бизнеса. Тем самым они отчасти высказывали вотум недоверия профессии банкира, что понятно, учитывая «отмирающий, скучный, довольно болезненный» вид Сити в 1930-е гг. Однако Виктор, например, мог принять такое решение под влиянием друзей по кембриджскому философскому клубу «Апостолы», Энтони Бланта и Гая Бёрджесса, которые враждебно относились к капитализму как таковому. Много лет спустя пойдут слухи о дружбе Виктора с «кембриджскими шпионами». Кульминацией стало ложное утверждение, что он-то и был пятым в «Кембриджской пятерке» (последним, до тех пор неизвестным советским «кротом» в британской секретной службе). Его отношения с Блантом и Бёрджессом после того, как обоих завербовал НКВД, оставались достаточно близкими, чтобы допустить подобные утверждения. Во время войны Блант и Бёрджесс не только снимали его дом на Бентинк-стрит; именно Виктор в августе 1940 г. рекомендовал Бланта в МИ-5 (меньше чем через год после того, как его отчислили с разведывательного курса в Кемберли из-за его марксистских убеждений). А в Париже в 1944 г. Виктор поддерживал Кима Филби, утверждавшего, что Советам следовало передать особо важные дешифрованные сообщения «Ультра»[240]. И все же, судя по всему, Ротшильд в то время ничего не знал об измене своих друзей. Хотя в 1930-е — 1940-е гг. он был несомненно левоцентристом по своим убеждениям, Виктор находил коммунизм «скучным», как он признался Кейнсу, еще одному члену философского клуба «Апостолы», принадлежавшему к более старшему поколению. (Кстати, Виктор не был и гомосексуалистом, как Блант и Бёрджесс, благодаря чему, в числе прочего, они привлекли внимание русских.) В 1962 г., узнав, наконец, что Филби — коммунист, он без колебаний передал сведения о нем своим бывшим коллегам по МИ-5[241].