Книга Дом Ротшильдов. Мировые банкиры, 1849–1999 - Найл Фергюсон

Однако самый тяжкий удар ждал компанию в Европе. 11 мая 1931 г. руководство «Кредитанштальта» показало австрийскому правительству ежегодный баланс банка за 1930 г., который «Кредитанштальт» должен был опубликовать через несколько дней. Вскрылись убытки на 140 млн шиллингов (около 4 млн ф. ст.), по сравнению с оплаченным капиталом в размере 125 млн шиллингов. Учитывая, что баланс банка равнялся всем расходам центрального правительства, цифры были устрашающими; а поскольку им было уже четыре месяца, истинные потери, вероятно, приближались к 160 млн шиллингов. По австрийским законам, банк, чьи убытки превышали половину его капитала, не имел иного выхода, кроме одного: прекратить работу. Поэтому будущее Венского дома, который держал около 16,7 млн шиллингов от капитала «Кредитанштальта», рисовалось в мрачных тонах. Не лучшими были перспективы и для 130 зарубежных банков (в том числе «Братьев де Ротшильд»), которые отвечали более чем за треть денежных обязательств данного банка. Однако австрийское правительство боялось, что крах «Кредитанштальта» погубит от 60 до 80 % австрийской промышленности (цифры преувеличены — с точки зрения капитала пострадали бы не более 14 % австрийских компаний с ограниченной ответственностью). Кроме того, указывалось, что большинство убытков объясняются слиянием с «Боденкредитанштальтом», на чем настояло само правительство. Соответственно, решено было пополнить капитал «Кредитанштальта» на 100 млн шиллингов в обмен на пакет в 33 % его акций. В пакет мер по оказанию помощи вошла ссуда, по которой Парижский дом предоставлял «Кредитанштальту» еще 136 млн франков на 6 лет[234].

Однако принятых мер оказалось недостаточно для того, чтобы избежать финансовой паники, которая быстро перекинулась из Вены в Венгрию, Германию и на всю европейскую экономику. Национальный банк делал все, что мог, чтобы сохранить ликвидность австрийской банковской системы, учитывая векселя, однако не спешил поднимать учетную ставку, и доверие общества к банкам стремительно падало. Воспоминания о гиперинфляции десятилетней давности приводили австрийцев к выводу, что шиллинг вскоре последует по пути кроны, которая была до него. Все бросились скупать иностранную валюту и товары. Из-за дипломатических осложнений понадобилось три недели, чтобы организовать заем в 3 млн ф. ст. для Национального банка со стороны Банка международных расчетов, а когда эти деньги были потрачены, Австрии пришлось полагаться на краткосрочный заем в 4,3 млн ф. ст., предоставленный Английским Банком. В июле такой же кризис поразил «Дармштедтер банк» и Национальный банк Германии. В сентябре спрос на золото в обмен на фунты стал непосильным для Английского Банка, и банк отказался продавать золото. Закончилось короткое возвращение фунта к золотому стандарту.

Таким образом, кризис «Кредитанштальта» быстро перерос в общий крах послевоенной денежной системы. С точки зрения Ротшильдов, он знаменовал собой окончательный разрыв между Венским и Лондонским домами. Когда Лайонел стал председателем Австрийского банковского комитета, поспешно созданного для представления интересов зарубежных вкладчиков и акционеров, он заявил, что вкладывать больше денег в еще кровоточащий банк было бы «нецелесообразно». Учитывая тесные связи между «Кредитанштальтом» и Венским домом, подобное заявление равнялось отказу выручить Луиса. В 1933 г. парижские Ротшильды склонялись к такой же точке зрения. Эдмонд писал Эдуарду, что «опасно» даже смотреть на счета Венского дома, «потому что это подразумевает участие или поддержку со стороны Парижского дома». Его довод доказывает, что воспоминания о 1848 г. были еще живы: «То, что сейчас происходит с Венским домом, нас не касается. Мы предоставили средства, возместить их — вопрос чести для Вены… Вопрос чести в наших семьях всегда был первостепенным… Достаточно вспомнить продажу столового серебра [в 1848 г.]. Венский дом — не наше дело, и, по сути, как один из глав Парижского дома, я не желаю давать им денег, ни пенни больше».

По крайней мере, Эдмонд не имел желания «продавать столовое серебро» во второй раз. Поэтому у Луиса оставался единственный выход: снова обратиться к правительству Австрии. В сентябре 1933 г. он наконец прекратил свое участие в «Кредитанштальте», который в результате стал государственным предприятием, вобрав в себя «Венский банк» и часть «Нидеростеррайхише-эскомте-гезельшафт».

Почти не приходится сомневаться в том, что кризис «Кредитанштальта» стал самым серьезным ударом по положению Ротшильдов после Первой мировой войны; он повредил капиталу всех трех домов. И все же стоит добавить, что влияние краха 1929–1931 гг. могло быть хуже. Ротшильдам повезло и в том, что они не так активно участвовали в делах шведского финансиста Ивана Крюгера, чья финансовая империя была буквально основана на спичках. В 1929 г. Лондонский дом, объединив силы с бостонским банком «Ли, Хиггинсон и Ко», выпустил для Крюгера акций на общую сумму в 10 млн долларов. Три года спустя швед покончил с собой, и его империя рухнула, похоронив под своими развалинами «Ли, Хиггинсон и Ко».

Дома Ротшильдов хотя бы пережили падение. Того же нельзя сказать о банке, который в 1920 г. приобрели Макс фон Гольдшмидт-Ротшильд и его сыновья Альберт и Эрих. «Гольдшмидт-Ротшильд и Ко» (бывший «А. Фалькенбергер») в 1932 г. был передан обществу «Рейхскредит-гезельшафт», став одной из меньших жертв банковского кризиса в Германии.

В таких обстоятельствах не слишком удивительно, что Лондонский дом стремился увеличить свое участие в «домашних» корпоративных финансах, тем более что после обесценивания 1931 г. британская экономика переживала скромное, но устойчивое восстановление. До 1914 г. банк «Н. М. Ротшильд» неохотно участвовал в экономике Великобритании; лишь в 1928 г. все изменилось, и банк — совместно с Бэрингами и Шрёдерами — выпустил облигации для различных лондонских компаний подземной железной дороги. Два года спустя «Лондон нэшнл проперти Ко» с помощью Ротшильдов собрала 2 млн ф. ст. на финансирование покупки здания «Шелл-Мекс хаус» на Странде, которое она затем сдала Транспортно-торговой компании «Шелл». Через год Филип Хилл убедил владельцев сети универсальных магазинов «Вулвортс» выпустить с помощью Нью-Корта акций на 9,36 млн ф. ст. В число первых корпоративных клиентов вошла и пивоваренная компания «Чаррингтон и Ко».

Банк, который на протяжении более столетия занимался почти исключительно зарубежными операциями, начал игру на чужом поле. Болезни роста были неизбежны. Известие о выпуске акций «Лондон нэшнл проперти» просочилось в прессу, из-за чего возникла безобразная ссора между Стефани и редактором «Файнэншл таймс», которого Стефани обвинил в «собирании слухов в железнодорожных туалетах». Хотя акции «Вулвортс» разошлись с большим превышением подписки, выпуск едва не потерпел крах из-за мелкой паники в Сити на выходных перед тем, как списки закрылись. Хотя еще не были разосланы все извещения о принятии оферты, утром в понедельник начали поступать отказы, сделанные в последнюю минуту. Персоналу пришлось работать всю ночь за закрытыми дверями, дополняя и рассылая извещения о принятии оферты до того, как другие подписчики отказывались от акций. Конечно, по сравнению с Парижским домом, который много вкладывал в железнодорожные и электрические компании, Лондонский дом оставался мелким игроком в мире внутренних корпоративных финансов. Но он сделал важный шаг в том направлении, которое оказалось существенным для его восстановления после 1945 г.