Книга На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг

С учетом висевших на боку пистолетов и бармалеевских рож получалось весьма и весьма грозное зрелище. Не для слабонервных.

Наконец мы поехали. Я уселся поудобнее и стал вертеть головой. Набираться впечатлений.

В нескольких метрах за нами пристроился белый мини-грузовичок, с которого мне подмигивала тюремная «птица счастья». В ее кабине надувал щеки один из давешних вохровцев, встречавших государственного преступника при выходе с проходной.

Не просто так крутил баранку. Нет! Как и положено – в бронежилете и с автоматической винтовкой на соседнем сиденье. Чтобы, если что – немедленно прийти на подмогу.

Вот он какой, настоящий эскорт-сервис! Респект, одним словом.

Даже не спорьте!

Дорога до заветного госпиталя заняла почти час. Не обращая внимания на жуткую духоту и езду рывками, я жадно впитывал в себя воздух свободы. Интересно было буквально все – дома, фермы, магазинчики, люди. Уже через 15 минут я с удивлением обнаружил, что за год жизнь, как ни странно, не остановилась. З/к № 24972-050 не заметил появления молочных рек с кисельными берегами, о которых он в Форте-Фикс мечтал часами. Все те же краски, все та же суета сует – nothing was new[722].

Успокоившись, путешественник позволил себе расслабиться и даже под конец задремать.

Меня разбудил громкий приказ одного из конвоиров:

– Эй, парень, ты что, поднимай свою жопу (move your ass) и вылезай!

Я опять оказался стоящим около автозака в полусогнутой позе молящегося инока. С зажатыми в браслеты руками на причинном месте. Щурящимся на ярком летнем солнце. Окруженный тремя вооруженными до зубов надзирателями. На глазах у всего честного народа, парковавшего свои авто на больничной стоянке или спешащего в соседний торговый центр. Замершего при виде закованного в кандалы и цепи особо опасного преступника.

Замершего.

За-мер-ше-го!!!

Как в игре моего детства: «Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три – нью-джерсийская обывательская фигура на месте замри!»

С момента, когда меня извлекли из автозака и до встречи с доктором, я смог хоть чуть-чуть почувствовать на своей шкуре, что испытали идущие по этапу каторжане. Смесь любопытства и жалости – в русском варианте, любопытства и страха – в американском.

Лев Трахтенберг был человеком десятого сорта, от которого следовало шарахаться, как от прокаженного.

Надо сказать – весьма любопытное состояние. В чем-то даже и могущественное. Какое-то колдовское. Меня совершенно отчетливо боялись. Пытались отойти в сторону. Спрятать детей. Не смотреть в глаза.

Реакция окружающих заставила меня совершенно растеряться. Я опять не верил, что я – это я. Не з/к № 24972-050, а страшная-престрашная Медуза Горгона, испепеляющая одним взглядом. Никогда больше я не испытывал ничего подобного: наводящую страх силу и унижение одновременно. Хотелось дьявольски хохотать, как это делало загнанное в угол Кентервильское привидение…

Офис отоларинголога оказался на 7-м этаже.

По пути наверх я навел ужаса на посетителей приемного покоя, через которое я прогарцевал своей чудненькой гусиной походкой. Потом – на ожидавших лифта. Ближе к цели – на больных из соседнего хирургического отделения.

В своей жизни мне довелось сыграть много ролей в школьно-университетской художественной самодеятельности. А также выступать во многих амплуа, иногда совершенно мне не свойственных. Однако настоящий зрительский успех, я это понял, пришел ко мне только во время поездки в госпиталь Святого Фрэнсиса города Трентона. Какой там Соломон Михоэлс со своим королем Лиром! Забудьте про успех Сары Бернар! Только Лев Трахтенберг заставлял публику дрожать от одного лишь взгляда! Вот уж права была глыбища из Стратфорда-на-Эйвоне, говоря, что весь мир – театр и люди в нем актеры. Добавлю – иногда совершенно неожиданно для самих себя.

Почувствовав заново проснувшийся талант, я решил немного поразвлечься. На обратном пути к зэковозке осмелевший узник перестал прятать глаза и смотреть себе под ноги. «ОК, – подумал служитель тюремной Мельпомены (скорее – Терпсихоры, поскольку разговаривать мне запрещала «Инструкция»), – если вы видите во мне бунтовщика Степана Разина или Емельяна Пугачева перед четвертованием, так я и буду вести себя соответственно! Поберегись, короче! Сарынь на кичку![723]»

Приняв решение, я, насколько было возможно, выпрямил спину, развернул плечи и начал нагло пялиться на окружавших.

Я слегка поворачивал голову и на секунду замирал. Незаметно для сопровождавших меня охранников, но весьма заметно для благодарной публики.

При этом, самое главное, я строил жуткие рожи. Свирепые и безумные. Как и положено «особо опасному» заключенному.

Успех был настолько ошеломляющим, что сопровождавшие меня дуболомы занервничали. Начали меня поторапливать. Приказали перестать крутить головой и смотреть только вниз. Даже посадили в инвалидное кресло-каталку, только бы быстрее преодолеть извилистые больничные коридоры и 200 метров до полицейского ландо.

Так я и показался на выходе из госпиталя – сидя в коляске и таинственно улыбаясь. Как Ф.Д.Р.[724] в окружении агентов секретной службы после удачно завершенной союзнической встречи в Ялте.

На время забыв (скорее, до конца не осознав), что мне только что наговорил доктор. Отчего у меня несколько подупало настроение, свойственное заключенному «отпускнику»…

…Отоларинголог был мил и, кажется, не обращал внимания на мой «status quo»[725]. Чем сразу же к себе и расположил. Пожал руку, похлопал по плечу, обратился по имени (а не по фамилии или номеру), спросил об арестантском житье-бытье. Посочувствовал. Спросил, когда на волю.

– Не положено, – предупреждающе буркнул один из стоящих на шухере конвоиров. Он подпирал дверной проем и наблюдал за лечебными манипуляциями.

Его напарники в этот момент расслаблялись в приемной, рассматривали журналы и болтали по сотовым телефонам. До меня доносились обрывки разговоров и их смех.

К сожалению, специалист меня не обрадовал. Внимательно осмотрев «русского пациента», он объявил, что коварные папилломы появились вновь. Требовалась операция. Не сложная, но под общим наркозом.

Учитывая мое «интересное положение» (вот уж не думал, что когда-нибудь буду употреблять эту метафору в отношении себя) и выслушав рассказ о девятимесячной борьбе за сегодняшнее посещение врача, великодушный доктор пообещал похлопотать. Подойти неформально, в духе клятвы Гиппократа. Написать в справке: «Cito», то есть Urgent. Срочно!