Книга Европа. Борьба за господство - Брендан Симмс

Поэтому ЕС оказался плохо подготовлен к новым кризисам, которые разразились в 2010–2011 годах.[1518] Весной 2010 года «кумулятивный эффект» финансового кризиса, некомпетентности правительств, снижения налоговой базы, систематического уклонения от уплаты налогов, а также колоссальных долгов, номинированных в евро, был усугублен низкими процентными ставками, которые ввел валютный союз, и это подвергло финансовые системы Португалии, Ирландии, Италии, Греции и Испании – стран «PIIGS»[1519] – непереносимому давлению. Весной в Афинах вспыхнули гражданские волнения, когда правительство попыталось оздоровить бюджет за счет сокращения социальных расходов. Через год греки снова вышли на улицы в знак протеста против нового раунда мер жесткой экономии. В Ирландии огромные долги государства угрожали уничтожить всю фискальную систему, и дефолт виделся реальной возможностью. Здесь население оказалось более терпеливым и согласилось на сокращение бюджета в надежде и ожидании того, что «Европа» придет к ним на помощь. Государственные финансы Португалии, Италии и Испании также балансировали на грани краха, и даже появились признаки грядущего катаклизма в «ядерных» странах наподобие Бельгии. Международные инвесторы, многие из которых сильно пострадали от вложений в гособлигации Ирландии и стран Средиземноморья, подумывали «сбросить» свои активы в пользу более стабильных ценных бумаг – скажем, немецких. К началу 2011 года Европа находилась на грани финансового коллапса.

Между тем Ближний Восток охватило внезапное восстание. В январе 2011 года тунисский диктатор, президент Зин аль-Абидин бен Али был свергнут демонстрантами, которые требовали положить конец коррупции и единовластию. Через месяц много лет управлявший Египтом диктатор Хосни Мубарак был низложен в ходе аналогичного народного возмущения. Вскоре после этого восточная Ливия восстала с оружием в руках против не менее долго занимавшего свой пост диктатора Муамара аль-Каддафи; верные ему силы безопасности быстро подавили попытку мятежа на западе и двинулись на оплот повстанцев Триполи. С марта 2011 года протесты также начались в Сирии. Эта «арабская весна» не затронула всего несколько стран Ближнего Востока и распространилась вплоть до Персидского залива, где шиитское большинство Бахрейна принялось требовать дополнительных прав и свобод от суннитской королевской семьи. В основе «арабской весны» лежали многочисленные локальные культурные, политические и сектантские традиции; среди ее участников оказались и борцы за женское равноправие, и радикальные исламисты; но все мятежи и протесты объединяли лозунги политического участия масс по западному образцу и демократического представительства. Что удивительно (и полностью в отличие от событий, которые привели к падению шаха в Иране), внешняя политика почти не играла роли в этих революциях. Да, повсюду критиковали США и европейцев за поддержку ближневосточных диктаторов, но в целом демонстранты не выказывали стремления конфликтовать с Израилем и Западом как таковым. Можно сказать, что «арабская весна» напоминала народно-демократические протесты 1989 года в Центральной и Восточной Европе, а не иранскую исламскую революцию 1979-го; впрочем, к середине 2011 года прошло слишком мало времени, чтобы утверждать наверняка.

Европа и Соединенные Штаты оказались застигнуты врасплох. Они привыкли воспринимать ближневосточных диктаторов, в частности Мубарака, как фигуры, необходимые для обеспечения стабильности в регионе, и как ценных партнеров в «глобальной войне с терроризмом». Каддафи буквально только что перешел в западный лагерь стараниями Тони Блэра, а в некоторых столицах даже поглядывали с интересом на Башара аль-Асада. Таким образом, «арабская весна» лишила Запад старых и новых друзей в Египте, Тунисе и Ливии и угрожала лидерам Йемена, Бахрейна и Саудовской Аравии. Сущий кошмар, словом. Западные политики опасались, что массовое политическое участие обернется торжеством исламизма, особенно «Братьев-мусульман», и более агрессивными действиями в отношении Израиля, а также приведет к тому, что поток экономических мигрантов и экстремистов хлынет на север через Средиземное море. По этой причине Вашингтон и европейские столицы не торопились с реакцией на революции в Тунисе и Египте. Но когда трансформации были признаны не только состоявшимися, но и устойчивыми, Запад пришел к общему мнению, что демократические преобразования в регионе будут способствовать укреплению европейской и американской безопасности. То, чего президент Буш так упорно добивался, теперь фактически «упало в руки» президенту Обаме.

Реально изменила динамику событий Ливия, где в марте 2011 года повстанцы очутились на краю гибели; Каддафи поклялся «изловить их, как крыс». Первоначально президент Обама отказывался вмешиваться, предоставив французам и британцам вдвоем настаивать на воздушной операции в защиту Бенгази. Но под давлением изнутри истеблишмента национальной безопасности США Вашингтон все же поддержал эту инициативу, а его примеру последовала Лига арабских государств. Германия, с другой стороны, неожиданно воздержалась при голосовании в ООН на том основании, что военное вмешательство противоречит международному праву и может поставить под угрозу демократические преобразования в Тунисе, Египте и других странах, сплотив общественное мнение против Запада. Многие европейцы соглашались с такой точкой зрения, хотя мало кто позаботился заявить об этом публично. Воздушная кампания вскоре остановила наступление ливийских правительственных сил и в конце концов уничтожила режим «полковника» Каддафи. Эту интервенцию оправдывали «гуманитарной» терминологией, однако она явно была обусловлена также страхом перед возможной победой Каддафи, которая вселила бы уныние в сердца демократов всего региона, и вдобавок опасением, что иначе может возникнуть кризис, подобный боснийскому, на южной периферии ЕС. Связь между «гуманитарной интервенцией» в защиту демократии за рубежом и Realpolitik была тем самым восстановлена.

Наибольшую озабоченность западных лидеров вызывал финансовый кризис в еврозоне. Если бы Греция или Ирландия и вправду объявили о дефолте, это поставило бы под сомнение ценность прежде считавшихся всецело гарантированными государственных облигаций и могло бы привести к совместному коллапсу Испании, Португалии и Италии, поскольку инвесторы побежали с рынка государственных обязательств. Более того, это могло бы уничтожить еврозону как таковую и обрушить континент, а то и весь мир, в продолжительную рецессию. По этой причине ЕС и МВФ пытались спасти ирландскую и греческую финансовые системы за счет «взносов», в основном немецких, в рамках которых денежные средства – часто по высоким процентным ставкам – выделялись для покрытия бюджетного дефицита при условии введения мер жесткой экономии ради упорядочивания национальных финансов. Главным действующим лицом здесь была Германия, где неожиданно возник конфликт между истеблишментом, который опасался, что греческий или ирландский дефолт погубит и немецкую банковскую систему (та активно скупала облигации этих стран), и общественностью, которая все громче высказывала недовольство очередным «взносом» в поддержку разваливающихся периферийных экономик (это недовольство отразилось и на результатах региональных выборов). К середине 2011 года канцлер Меркель, не желая и далее терять свой электорат, отказалась от первоначально согласованной с Парижем поддержки «проблемных стран» и признала, что международные инвесторы вполне в состоянии выдержать некоторые финансовые «ущемления». Эта позиция, безусловно, здравая сама по себе, не только возмутила французов, чьи банки еще сильнее немецких «увязли» в греческом долге, но и увеличила вероятность суверенного дефолта для значительной части членов ЕС.