Книга Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - Юрий Щеглов

Слова Эренбурга свидетельствуют о том, что он отдавал себе отчет, какое противодействие ему окажут под разными предлогами. В 1945 году после публикации александровской статьи в «Правде» Эренбурга вынуждают отойти от участия в подготовке издания. Ответственность на себя берет ЕАК. В феврале 1946 года комиссия выносит половинчатое решение, выдвигая тезис, который впоследствии возьмут на вооружение враги «Черной книги». Это подтверждает тот реальный факт, что в ЕАК работали люди с неодинаковыми убеждениями. «…В представленных очерках, — считала комиссия ЕАК, — излишне много рассказывается о гнусной деятельности предателей родины».

Теперь Эренбургу и Гроссману ясно, по какой линии в аппарате ЦК будет организовано сопротивление публикации. Между тем в Румынии уже вышла из печати первая часть. В московском издательстве «Дер Эмес» рукопись сдали в производство. В 1947 году Эренбург пытался сохранить исходные материалы и документы, передав их в Еврейский музей Вильнюса. Ни в Москве, ни в Киеве, ни в Минске похожего музея не было и нет. Литва ближе к Европе, международные связи там, несмотря на препоны советской власти, прочнее. Закулисные происки антисемитов не возымели действия, и музей в Вильнюсе открыли. Показательно, что документальный эпос, созданный на русском языке, отправлен на хранение в литовскую столицу, которая отнюдь не является центром европейской культуры в масштабе страны.

В конце осени 1948 года по приказу Сталина ЕАК закрыли. Набор «Черной книги» рассыпали, гранки и рукопись исчезли в подвалах Лубянки. Музей в Вильнюсе перестал существовать, но материалы, как ни удивительно, вновь оказались у Эренбурга. Начавшиеся аресты, высылки и расстрелы исключали какую-либо работу по подготовке книги к изданию. Перед смертью Эренбург вел переговоры с агентством печати «Новости». После смещения Хрущева, к чему приложил руку и давний враг «Черной книги» Михаил Суслов, дела Эренбурга и Гроссмана стали совсем плохи. Суслов захватил место негласного вершителя судеб писателей и их произведений. Раньше сусловское самовластье ограничивал Хрущев. При главном идеологе-погромщике ни «Черная книга», ни стенограмма процесса над членами ЕАК не могли появиться в печати. Именно в то время он пророчил, что лучший роман Гроссмана «Жизнь и судьба» дойдет до читателя через 200 лет. Без его ведома Вадим Кожевников побоялся бы передать рукопись на Лубянку. Едва успел Суслов уйти в небытие, как «Жизнь и судьба» увидела свет за границей, а вскоре ее напечатал журнал «Октябрь».

Ирина Эрбург спрятала папки с материалами. Рукопись затем попала в Иерусалим и получила там жизнь на русском языке, правда, с купюрами. Часть текста была утрачена. Дважды «Черная книга» появилась в Киеве. В Вильнюсе ее набрали по сохранившейся верстке 47-го года.

«Я мечтал издать „Черную книгу“», — писал Эренбург. «Прошло больше сорока пяти лет, и эта мечта сбылась», — с горечью и торжеством замечает Ирина Эрбург в предисловии, к сожалению умалчивая, что полный текст публикуется все-таки не в России, не на родине Эренбурга, а в соседней стране. Поистине: хождение по мукам!

Бой — с кем?

Историк Илья Альтман в статье, предпосланной литовскому изданию, более подробно, чем Ирина Ильинична, останавливается на судьбе собранных Эренбургом материалов. Особенно ценно, что в статье приведены подлинные слова Эренбурга, закрепляющие драматические факты борьбы за публикацию «Черной книги». Эренбург в выступлении констатировал, что он не получил ответ на записку о содержании предполагаемой работы. Если учесть последующее, то молчание выглядело зловещим. Надо обратить внимание и на странную в условиях советской системы фразу Эренбурга:

— Мне кажется, поскольку предоставлена возможность составить рукопись, то вокруг напечатания скорее можно будет дать бой.

Эренбург говорил не в безвоздушном пространстве, не на ухо другу и не во время загородной прогулки. Он излагал мысли по поводу публикации в присутствии далеко не однородной аудитории. Несмотря на то что шла война, наблюдение за людьми, подобными Эренбургу, не прекращалось, а, наоборот, набирало обороты. Следили за связями, за устной и письменной речью, собирали отдельные высказывания, фиксировали информацию от источников. Кому Эренбург собирался дать бой? Идеологам из аппарата ЦК ВКП(б), абакумовским ищейкам, Щербакову и Жданову?

Бой — с кем? Кто препятствовал работе над книгой? По чьему распоряжению? Кто стоял за всем этим? Эренбург давно знал фамилию кукловода и ни на минуту не сомневался, что без него, без главного кукловода, ничего не делается, особенно в идеологии.

Любопытна временная раскладка длительного боя, который давал Эренбург противникам издания. Она убедительно подтверждает, что он собственным бесстрашным поведением активизировал тех, кто желал устранить его с общественной арены. Первым попытался добиться этого Александров по указке Сталина. Сражаясь на два фронта, Эренбург создавал у врагов «Черной книги», по преимуществу закулисных, иллюзию непонимания выставляемых ими требований, преподанных в виде намеков, пожеланий и рекомендаций. ЕАК, конечно, уступал давлению. Эренбург придерживался твердой позиции. Важно уточнить сей несомненный факт.

Нестранные совпадения

Илья Альтман детально, с беспристрастностью историка исследует происходившее вокруг «Черной книги», выявляя принципиальную точку зрения Эренбурга во всех случаях. Из приведенных эпизодов формируется четкое ощущение, что Жданов и Александров, считавший издание документального эпоса «нецелесообразным», а позднее — сталинист Шепилов, получивший через десятилетие гротескную кличку «и примкнувший к ним Шепилов» — к ним, то есть к Маленкову, Молотову и Кагановичу, оставшимся верными гулаговской системе большевизма, — стояли за справкой, которую подготовил заведующий отделом издательств Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) некто Морозов. Справка датирована 7 октября 1947 года. Сам Морозов не мог бы отважиться уничтожить готовые к печати материалы. «Книга содержит серьезные политические ошибки», — клевещет справка. Авторами подобного безапелляционного вывода могли быть только Жданов и восходящая партийная звезда Суслов. Они, безусловно, обсудили возникшую ситуацию со Сталиным. Через три с лишним месяца произошло минское убийство. С абсолютной уверенностью можно утверждать, что Эренбург отдавал себе отчет, с кем он вступил в бой и какова ставка в развернувшемся сражении. Если вычленить и наложить определенные факты из жизни страны на то, что происходило с «Черной книгой», вычертив кривую деятельности Жданова и Суслова, с привлечением известного из руководящих указаний Сталина, — вырисуется совершенно недвусмысленная картина продолжения духовного геноцида и подготовки физического, образец которого убедительно продемонстрировал нацизм, начав с депортации евреев в лагеря, увольнения их с государственной службы и газетных статей, разжигавших ненависть.

Вообще параллелизм в поступках Гитлера и Сталина поражает далеко не странными, если вдуматься, совпадениями.

Феликс Мендельсон-Бартольди

В 1937 году Карл Фридрих Герделер подал в отставку и ушел с поста мэра Лейпцига в знак протеста после того, как по распоряжению фюрера статую композитора Феликса Мендельсона убрали с законного места напротив городского концертного зала. Гитлер возненавидел Герделера за то, что он якобы затягивал установку другого памятника — Рихарду Вагнеру. В прошлом Герделер приветствовал приход нацистов к власти, но вскоре пересмотрел отношение к ним и принял участие в различных антигитлеровских проектах. За три дня до покушения в «Волчьем логове» гестапо намеревалось арестовать Герделера, но он, предупрежденный доброжелателями, скрылся. После 20 июля бывший мэр все-таки попался в лапы Мюллера и окончил дни на виселице в тюрьме Плётцензее февральским утром 1945 года.