Книга Просроченное завтра - Ольга Горышина

— Мам!

Алена подняла глаза от телефона: Савва стоял босыми ногами на кафельном полу.

— Мам, полежи со мной. Пожалуйста…

— Первый час ночи!

Она оставила телефон на столе и повела сына за ручку в его комнату. Уложила в кровать.

— Мам, полежи, — захныкал Савва, заметив, что мать уходит.

— Я посижу…

Савва вытянул все еще тонкие ручонки и обхватил Алену за талию, чтобы она точно не ушла. Она уйдет, но через две недели. Уйдет к тому, к которому обещала вернуться, но так и не вернулась. Он тоже тоненькими ручками обнимал ее во сне, не зная, что она уже решила оставить его, променяв на какого-то дядю. А сейчас при встрече даже не обнимет. Нет, это не дурнадцать, это Степка не простил ей измены…

Алена осторожно разъединила ручки младшего сына и на цыпочках вышла из его комнаты. В ее спальне было тихо. Стас спал. Она легла на самый край кровати, потому что на ее половине были его руки. Муж искал ее во сне и не нашел. Как и она сон. Организм уже настроился на время восточного американского побережья. Так мало она не спала с родов, но все же сумела встать и влезть в джинсы и футболку. В квартире было слишком жарко. В комнатах детей уже становилось шумно. Каникулы — можно и не спать. Собака лежала в коридоре и пыталась спать.

— Тихо! Дайте отцу доспать до будильника! Взяли быстро Киндлы и читать, ясно? И не надо мне говорить, что не можете. Я в семь лет все песни Битлз знала наизусть.

— Мам, ну я не хочу по-английски, — недовольно вякнула Лада, вылезая из-за подушки с единорогом.

— Надо. Есть только слово надо. Мы в мае полетим в Калифорнию. Там по-русски никто не говорит.

— К Стефану?

— К нему. А потом еще и к дяде Максу. Так что немецкий сегодня что бы делала без скандала. Я пойду кашу вам сварю.

— Мам! — поднял недовольный голос уже Савва. — Можно хлопья?

— Я сказала — тихо. С этого дня тихо. Иначе к бабушке Вале поедете до конца каникул. Ясно?

Через четверть часа оба недовольные, но тихие приползли на кухню и уставились в овсяную кашу.

— А что такая тишина? Где мертвые с косами? — выполз на кухню и Стас. — Фея тишины прилетела?

— Баба Яга на метле, — улыбнулась Алена. — Доброе утро, папа. Я что-то оглохла, кажется, не слышу…

Дети повторили за ней про доброе утро.

— Я на этой бабе Яге женат, так? — спросил Стас, усаживаясь на стул между детьми.

Лада кивнула.

— Я так и думал. Какие планы на день?

— Проводить папу с мамой на работу, — ответила дочь. — Сесть читать Гарри Поттера на английском. И ждать репетитора по немецкому, так, мама?

— Так, Лада, так…

В машине Алена перестала улыбаться.

— Я лечу в Нью-Йорк через четверг. Вернусь во вторник. Попрошу маму приехать. Пусть проверит у внуков английский. Ты можешь ночевать в офисе. Или у своей мамы. Я проверять не буду.

— Да стерплю я тещу дома, — усмехнулся Стас не особо радостно. — To же мне испугала! Я же с бабой Ягой живу. Мне ничего не страшно.

— И в конце мая я лечу на три недели в Калифорнию с обоими детьми. Конец школы мы пропустим. Вернусь из Нью-Йорка, съезжу с Саввой к американцам в Хельсинки.

— Понял. А где во всем этом раскладе я?

— На работе, — хмыкнула Алена.

— Папа — это тот козел, который за все это платит. Ты успокоилась хоть чуть-чуть?

Стас осторожно провел рукой по волосам жены, но та тут же дернулась.

— Когда ты снимешь уже эти допотопные часы?!

— Когда все волосы тебе выдеру ими. Извини. Думов нынче добрый?

— Да. В хорошем настроении. Видел же, как у них акции поднялись?

— Прости, не слежу за его успехами. Университет Степке все равно оплачиваем мы. Ты успокоилась?

— Нет, не успокоилась. И никогда не успокоюсь, ты же знаешь. Как же мне надоело жить в будущем — ждать это чертово завтра, которое тут же становится вчера… И все по кругу. Только встретились, уже расставаться…

Алена нервно вцепилась в ремень безопасности.

— Ленка, еще две недели! Выдохни! Степка тебе еще десять раз позвонит и скажет, что ты дура. Лада тоже смотрит на меня как на умалишенного динозавра. А ей всего двенадцать.

— Девочки быстрее созревают…

— Ой, не пугай… Я еще от одной восемнадцатилетней не отошел, а ты мне вторую подсунула. А вдруг там эльф?

— Единорог! Папа, ты вообще не в курсе, с кем спит твоя дочь!

— Ленка, пусть это завтра еще долго не наступает. Ты мне ее только вчера родила. Я не готов ее кому-то отдавать!

— Я тоже… Только нас не спросят. Потому что мы тоже не спрашивали.

— А разве было, у кого спросить?

— У самих себя. Только мы и у себя не спрашивали, — Алена прикрыла глаза, ловя ресницами непрошеные слезы. — Три дня. Я вымаливала у него три дня. Двенадцать лет он изводит меня!

— Лена, может, я глупость, конечно, скажу, но… Он тебя, по ходу, до сих пор любит.

— Точно глупость! — почти выкрикнула Алена. — Он меня никогда не любил. Хватит! Это все из-за Степки! Он не справляется с ним! Сколько раз просила его отдать Степу мне. Нет, у них все хорошо!

— Лен, у них все хорошо. Я общался с твоим сыном очень много. И не так, как вы, а на равных. Он хороший парень, добрый, только как с облачка какой-то. Но, может, и не зря называют ваши Штаты страной непуганых идиотов. Может, я мечтал бы быть таким. Но, увы, мы под колпаком не выросли, мы росли под каблуком системы. И я тоже без меры балую детей. Но, елы-палы, жизнь их успеет побить, а погладить могут только родители…

 Алена снова почувствовала подступающие слезы.

— А кто Степу гладил? Эта дура Тамара, у которой главное накормить было, как у любой бабушки? Или Дима, который ноги еле притаскивал с работы? Или эта Джейн? Китайки только и умеют затюкивать детей с учебой. Я бросила его, понимаешь?

— Лена, хватит!

Стас шарахнул по рулю и попал на клаксон. Выругался и сжал губы.

— Извини. Я всегда после разговоров с Думовым на стенку лезу. Он меня вампирит. Вот честное слово.

— Ты сама себя заводишь. Потом заводишь меня. Потом достается нашим детям. И по кругу. Мы выбрали этот путь. Мы — никто другой! Я тяну эту лямку. Так какого хрена ты ставишь мне подножки постоянно…

— Стас…

— Лен, не надо! Мне это перманентное состояние «без вины виноватого» уже в печонках сидит. Я был против твоего отказа от сына, был? Я давал тебе денег на адвоката, давал? Я устраивал вам каждый год лето в Европе, устраивал?

— Стас, не надо оглашать весь список, того, что ты для нас со Степкой делал. Я тебе очень благодарна. Но мне от этого не легче. Ты не видишь моей любви к твоим детям. Ты замечаешь только мою боль по Степашке. Это тоже нечестно, Стас! Я свихнусь, если буду молчать. А могу говорить я только с тобой. У меня, кроме тебя, никого нет. Со всеми я должна быть сильной и для всех я бесчувственная сука. Только с тобой я настоящая. Ты сказал мне еще в восемнадцать, что к тебе можно прийти с любыми проблемами, а теперь затыкаешь мне рот’ Я столько ревела в подушку, чтобы меня не слышали. Я столько ревела… Я даже не знаю, откуда во мне столько слез!